И что, как ни народная песня, вбирает и выражает собой раскинутые по городам и весям России ростки культуры, грядущего русского Ренессанса. И что, как ни народная песня, славит и приближает его. Вот почему вокруг Литературно-музыкальной студии народного творчества образуются всё новые и новые круги из желающих пополнить её ряды, а вернее, стать членами семьи студии, а также — поклонников… Среди поклонников теперь и я. Знаете ли, не раз мне приходилось слышать "Марш славянки" и в концертах знаменитого Кубанского хора Виктора Захарченко, и в концертах дорогой моему сердцу Жанны Бичевской. И все те эмоции и чувства, что были схвачены Василием Верещагиным и воплощены в полотне "Скобелев над Шипкой", вне всяких сомнений, переполняли душу. 26 апреля в Большом зале Центрального дома литераторов я услышала "Марш славянки" от Литературно-музыкальной студии народного творчества. Возникло небывалое, быть может странное даже ощущение. Ощущение, что вот этот весь хор, вот эти все участники студии — учителя, врачи, лётчики гражданской авиации, учёные — и есть тот дивный несломленный отряд, что продолжает под барабанную дробь поход. Поход России к славе, к Пасхальному Воскресению.
Слово руководителю Литературно-музыкальной студии народного творчества Александру ВАСИНУ-МАКАРОВУ.
Я очень благодарен бардовской культуре — людям, среде. Я долгое время там варился, но… Вот есть классики авторской песни — Визбор, Окуджава, Ким. Но рядом с кем они — классики? Рядом с Пушкиным? XIX век по времени — позавчера, зато по накалу творчества, по "всамделишности", по влюблённости — ХХII век! Найдите сейчас человека, который превзойдёт Фета — да чёрта с два! Я сам издавал "Антологию русского лиризма XX века". Но не найти того, кого можно поставить рядом с Лермонтовым. Великая гора — Клюев, но не Лермонтов! Значителен Тарковский — но рядом с Фетом ему не стоять.
Бардовская песня — это маленькое княжество со своими героями. Но, ребята, вы что же, хотите отдельно жить от Есенина, от Лермонтова, от Исаковского, от русской народной песни? Без конца сидеть, мурлыкать под гитару, пусть даже прекрасного Булата, которого я очень люблю до сих пор. Жизнь его разбирать не будем — не моё дело, но раннего Окуджаву я до сих пор ценю.
И потом, "вчерашний день" ведь не в названии, не в цифре века. Ты свою эпоху не зацепил, и она прошла, и ты с ней пропал. Но когда человек некую золотую струну дёрнул, про которую знали наши пращуры и с которой будут наши внуки и правнуки жить… "Лежали лучи у наших ног…" — будет звучать всегда!
***
Вадим Кожинов назвал нас общиной, дружиной. Его супруга поименовала нас большой русской семьёй. Мне нравится слово "студия". Мы учимся. Чему? Жизни. Всегда — и сейчас, и двадцать лет назад. И стихи и песни — не эстетика, это жизнь.
У меня очень простые жизненные задачи. Я хочу до конца жизни смотреть с радостью и любовью в глаза моей жены. Я хочу, чтобы сын смотрел на меня и не видел ломаного мужика, который всю жизнь проболтался направо-налево и ничего не выудил.
Оказалось, что другие схожим образом мыслят — и двадцатилетние, и сорокалетние, и шестидесятилетние.
Ведь не так уж жизнь и изменилась. Нам это навязывают, лапшу на уши вешают, а мы доверяемся. Я в цвете лет двенадцать лет ездил в Сибирь строить дома. Не деньги меня влекли. У меня шестой разряд плотничества, я им горжусь не меньше, чем своей гитарой. Зачем мне это было нужно? Я хочу быть мужиком в традиционном смысле слова. То, что я отец, — это ладно. Но если что-то случится, я дом построю, печку сложу, хлеб выращу, дитё научу. Я не пропаду, и те, кто мне доверятся, тоже не пропадут.
***