Газета Завтра 20 (1069 2014)

Эта Большакова в восторге от мужества, с которой Астафьев "разоблачает изощренный механизм подавления и унижения человека вплоть до полной нивелировки личности, вплоть до физического уничтожения". Да какая же тут смелость была нужна в 1994 году? Это Большакова просто млеет от героизма, с которым Астафьев "вскрывает пороки тоталитарной системы". Да какое же мужество, мадам, какой героизм, если новая власть сама этим занималась и хотела, чтобы в книгах и кино именно таким и было размалёвано Советское время. С самой неприглядной стороны - сплошным "штрафным лагерем" с подлым бытом, с изощренным унижением человека. Это не мужество, а лживость и холопство, измена и угодничество, чем ныне пробавляетесь и вы, мадам. И за это именно власть и церковь давали премии, ордена, издания. Взгляните на Гранина. Его власть наградила своим высшим орденом - Андрея Первозванного и кучей других, и церковь тоже своим высшим орденом - Даниила Московского.

А ведь в Советское время Астафьев был достаточно скромным и разумным человеком, не претендовал на эпохальные открытия вроде всеобщей жажды смерти на фронте, признавал, что, как рядовому бойцу, ему на фронте со своей "кочки зрения" "не так уж много было видно", да ещё и ссылался на свою "недоученность", провинциальность, признавал, что "правда о войне складывается из огромного потока книг, посвященных этой теме", и перечислял те и них, которые "могли бы служить "фундаментом" для будущего великого произведения о войне" (Правда.25 ноября 1985). Но, как только власть переменилась, как только стал он получать свои "600 рублей в месяц", тотчас все, что говорил раньше, выплюнул и вскоре явилось долгожданное "великое произведение" - "Убиты и прокляты". Верно сказал недавно о нём Юрий Бондарев: "примкнувший к "пятой колонне" (Правда.14 марта 2014).

А Гранин явно плохо соображает, когда говорит и пишет. Вот, хотя бы: "У нас скрывали поражения". Он не в состоянии подумать: да как можно скрыть, если немец допёр до Москвы, а потом до Волги? Или у него уже вышибло из памяти, что всю войну дважды в день передавали по радио и публиковали утренние и вечерние военные сводки - "От Советского информбюро". Иногда в них, естественно, случались ошибки, иногда что-то умалчивалось из военных соображений. Но о захвате немцами Минска и Кишинева, Вильнюса и Сталино, Киева и множества других городов в сводках, разумеется, не скрывалось. И все нормальные люди понимали, что это успех врага и наша неудача.

И вот ещё одно кардинальное открытие: оказывается, на войне бывает страшно. Мы будто бы и это скрывали. А он бесстрашно пишет: "настоящий страх, страх жутчайший настиг меня Я мчался, словно по пятам за мной гнались. Ни разу не оглянулся, смотрел только на впереди бегущих, обгоняя одного за другим" То есть возглавил бегство. "Я что-то орал, кому-то грозил" Ну, это уже паника. За такое паникерство могли и пристрелить, как описано, например, в стихотворении Юрия Белаша:

- Стой, зараза! - сержант закричал,

Угрожающе клацнув затвором

- Стой! Кому говорю!..

                              Без разбора,

Трус, охваченный страхом, скакал

Хлопнул выстрел - бежавший упал.

Немцы были уже в ста шагах

Критик Турков в восторге от картины панического бегства у Гранина: вот, мол, она, правда жизни-то. Конечно, были люди, которые, когда можно было не бежать, все-таки бежали, были и обстоятельства, когда нельзя было не бежать. Но ведь, с одной стороны, были люди, которые и в самые страшные часы не бежали - в Бресте, Одессе, Севастополе, под Москвой, в Ленинграде, Сталинграде С другой стороны, попозже и немцы до самого рейхстага бежали, ползли, карабкались, землю грызли Но это не интересует ни Гранина, ни его критика. Нет, он хочет размусолить картину нашего, вернее, его бегства: "Последнее, что я видел (на бегу), это как Подрезов стоял во весь рост в окопе, стрелял и матерился. Выжить он не мог. Да он и не хотел выжить, это я знаю точно, ему обрыдла такая война, бегство". Вы подумайте, будто вся война была такой, сплошное бегство. А точность знания о Подрезове, сознательно идущем на смерть, весьма сомнительна, но, допустим, что так. Однако, что же было бы, если и другие не хотели жить и сражаться в ту отчаянную пору войны?