Газета Завтра 202 (41 1997)

— Один-то подохнешь, а я тебе подмогну, будь спокоен. И коровенку подберем и керосинчику. Жить все одно рядом. Тут до меня километров пятнадцать, не более.

Так они сдружились. И особенно в первые годы сильно помог Данила Лыкову. После того, как выслушал Старостин Евдокима, он пошарил глазами вокруг:

— Место хорошее, сухое место. К людям ходить неча. Счас, знаешь, переполоханные люди. А которые — как пузыри. Все их тащит, да растаскивает. Ты воевал-то где? -

Евдоким рассказал.

— А я, брат, в штрафной попал. Офицеру по соплям съездил. Падла, в атаку надо, а он сидит, жмурится! Ты чо, говорю, курва, срывай людей! Подымай! Ну и… Выдюжил… Пришел и сразу в егеря подался. До войны егерем был, а счас никуда боле не желаю. Пущай они там живут, завлекаются. Погудят, погудят, да разом за вещичками побягут! Сколь добра натащили с Германии. Нашему дураку хошь ленты клок, а он уж и радехонек. Наш человек пустой. Пузырь, а не человек. Хорошо, как сибиряк имеется. А так, пропал бы народишко.

— Бедность задавила, — подумав, сказал Евдоким.

— И то есть. Бедность — больша беда. Человека унижат, подрубат его. Сибиряк бедно не жил. Ну, Евдоким, когда чо надо, найдешь меня. Я тебе засеку сделаю, а уж ты по ей тропу вытопчешь. Женка у меня есть. Баба тихая. Как скажу, так и станет.

Потом он погладил по голове Марию:

— Подмогай батьке. Боле некому.

Старостин ушел. Он шел, делал отметины на деревьях, затеси. По ним найдет его Евдоким. Шел и думал: неужели этот мужик осилит место? Построится? Давай, сибиряк, давай! — мысленно подталкивал он Лыкова.

ЕВДОКИМ ПРИНЯЛСЯ за дело неистово. Он оглушал себя работой. Вставал до света и затемно, покормив Марию, валился на топчан. Данила и, верно, выручал. Привел корову, муки да соли навозил. Инструмент подобрал справный. К осени, когда задули холодные ветра, Данила сказал: — Шабаш! На-ка вот тебе одежонку да зарядов. Скоро на соболя пойдем. Тебе надо. А тут, брат, рубь сам бегат. Бери его.

Всю зиму проохотился Евдоким. Далеко не ходил, знал, что девчонка еще мала. Надо и покормить, да и так доглядеть. Но денег заработал столько, что и сам ахнул. По весне разбил Евдоким сад. Давно мечтал, давно, с детства хотелось ему сад свой иметь. Ближе к дому огород, а дальше до реки — все сад. Поднимался дом, закрывался двор горбылем.

Вошел в новую жизнь Евдоким и о другой не думал. Столько труда он вложил в эту землю, одних сапог износил сколько! Постепенно ушла душевная усталось и внутри словно все помылось и прибралось. И что самое страшное, как показалось самому Евдокиму, так это то, что через три года ушла из души Мария Шнайдер… И сколько он ни звал ее, сколько ни старался представить, ничего из этого не получалось.

— Видимо, к себе полетела, — решил Евдоким. — Конечно, к себе! Что ей тут-то? Чужие люди, чужа земля… Бедная ты, бедная… — и хотелось поплакать, да не было слез.

Подрастал сад, подрастала и Мария. К семи годам она уже за хозяйку была. Училась всему споро, делала ловко. Разговорчивой не была и не пытала отца разговорами. Жила себе да жила, как трава или дерево. Уменье женское было в крови. Что огород полоть, что носки вязать, всему выучилась сама. Раза два только у жены Данилы поглядела. Обеды готовила так, как не умели местные.

— Видно, кровь немецкая говорит! — думал Евдоким. — Мать-то так же варила! Глянь, прямо чудеса!

ЧЕРЕЗ ДЕСЯТЬ лет ходила по саду юная Мария. Евдоким сдавал пушнину, клал деньги на сберкнижку на имя Марии Евдокимовны Лыковой. Дочь выросла такой красивой, что Евдоким, завидя ее, вздрагивал. Была весна. Огромный сад цвел. Гудели пчелы. Аромат яблонь, вишни, густо перемешанный с запахом хвои, стоял над домом. Однажды в крови заговорил хмель. Целый день носил его в себе Евдоким, как тяжелый свинцовый груз. Ужинали молча. Мария, как всегда, тщательно расставила тарелки, закуску, достала из печи только что выпеченный хлеб. Евдоким взял его в руки и отрезал ломоть. Глаза ее смотрели на него в упор.

Стало душно. Поев, Евдоким ушел кормить коров и коня. Собаки беспутно шарились в ногах. Накладывая коню сена, он подумал, что второй день не чистил его. Взял скребок и принялся вычесывать мерина. Мысли его вновь вернули туда, откуда он ушел. Он увидел в Марии женщину, ту, которую способен был любить…

Тут ему вспомнилась одна история. Повез он обычным образом пушнину в Иркутск. Добирался долго. Ездили на лошадях по застывшему Байкалу. Сдав меха, Евдоким засобирался в обратный путь. Тут ему и встретилась одна. И случилось как-то ловко, так, что и опомниться не успел, а уже сидел у нее в доме и пил чай. К ночи давай Вера постель стелить.