Газета Завтра 217 (56 1998)

- И оперы. У Прокофьева… “Любовь к трем апельсинам”, “Каменный цветок”, кантата “Александр Невский”, Пятая симфония. А если по правде говорить, я люблю его всего: “Петя и волк”, “Война и мир”, “Ромео и Джульетта”…

- Как кстати! Вы знаете, на прошедшей неделе приятель привез мне из Парижа новый компакт-диск, - сообщил Борис Андреевич, - с фортепьянными шедеврами Сергея Сергеевича в бесподобном исполнени самого маэстро.

Прекратилось жевание и глотание, все погрузились - кто воистину, кто притворно - в божественный ручеек, водопад, океан музыки. “Музыку знает. И, видно, любит, - думал Борис Андреевич, изредка бросая быстрый взгляд на Асеньку. - Знания можно приобрести. И о композиторах пикантные сплетни и сведения на уровне кроссвордов и шарад выискать в популярных брошюрках. Вот любить музыку научить невозможно”.

Через полчаса засобирался уходить Альберт Иванович. Недолго после его ухода посидел и академик.

“Что же мне с ней делать? - весело думал Борис Андреевич, возвращаясь от дверей. - Она ведь лет на двадцать пять, а то и все тридцать младше меня. И чертовски хороша. И, похоже, не совсем официантка - в нашем обычном, мужичьем понимании. Впрочем, оно, конечно, - какая барыня не будь…”

Асенька, скинув туфельки, сидела на диване, поджав под себя ноги. “А он милый, - думала она, разглядывая хозяина с доброй улыбкой. - И вовсе не старый. Седина его даже, напротив, молодит”. “Прелесть какая девочка, - вздохнул Борис Андреевич. Вздохнул, вспомнив покойную супругу свою, несравненную Ольгу Александровну. - Оленьку отдаленно напоминает. И взглядом, и улыбкой, и - почти неуловимо - манерой держаться. Я-то, я-то, старый хрыч, на такую лапочку губы свои выцветшие раскатал”.

- Асенька, расскажите что-нибудь о себе.

- Что же рассказать? Родилась в Хабаровске. Папа был военный. Кидала нас гарнизонная судьба из Прибалтики в Заполярье, из Средней Азии в Закавказье. После Киева - Москва. Ломоносовский, филология. С третьего курса пришлось уйти, в автокатастрофе погибли папа и мама. Я сидела на заднем сиденье, отделалась ушибами, легким сотрясением. Пять лет тружусь ни ниве общепита. Ординарная среднестатическая биография, - она печально усмехнулась.

- А почему вы решили, что я достоин вашего внимания?

- Вы как-то читали у нас обзорную лекцию о поэтике лермонтовской прозы.

- Скажите! Я и запамятовал. Поди, лет десять минуло с тех пор.

- Знаете что? Давайте танцевать.

Асенька встала, протянула руку Борису Андреевичу.

- Что же мы будем танцевать?.. - спросил он, удивленный неожиданностью ее предложения. - Краковяк? Вальс? Польку?

- А разве это имеет значение? По-моему, и музыка сейчас не имеет значения. Просто есть вы и я. И да здравствует все хорошее! И долой все плохое!

Они вошли в просторную гостиную и зашагали, запрыгали, закружились в придумываемых ими самими тут же неординарных, экстравагантных па. Со стороны это наверняка выглядело по меньшей мере забавно, даже смешно. Но они не думали об этом. Борис Андреевич внутренне восхищался изяществом и тактом, с которыми Асенька увела его от очередного приступа меланхолии.

Они танцевали долго - то в быстром темпе, то замедленно; говорили о малозначимых пустяках, и вдруг он без интонационных выкрутас продекламировал ей экспромтом небольшое, но вдохновенное эссе о трагедиях Эсхилла, о его неувядаемой трилогии “Орестея”, о превращении неистовства возвратившегося из Трои Агамемнона в примирение людского страдания с божественными силами. А богатство языка! А глубина и широта мышления! Достойным соперником можно считать, пожалуй, лишь Вильяма Шекспира. И это за всю историю человечества.

Потом он силился и не смог вспомнить, почему именно Эсхилл стал предметом его красноречивого экскурса в область античного искусства; видимо, его собеседница коснулась каким-то образом глубокого кризиса современной драматургии; так или иначе, внимала она его монологу пристально и безмолвно. Закончив говорить, Борис Андреевич испугался, не заговорил ли он гостью вконец.

- Извините, Асенька, я разболтался изрядно, - виновато улыбнулся он. - Вы тут посидите минуту-другую, а я сейчас придумаю чего-нибудь горяченького. Соловья баснями не кормят.