Читаем Газета Завтра 22 (1226 2017) полностью

Газета Завтра 22 (1226 2017)

Да где же разыскал автор такие исторические жемчужины? На сей раз источник указан: оказывается, это А.Т.Рыбин, охранник Сталина. Знавал я Алексея Трофимовича, славный был старичок, боготворил Сталина. И встречался с ним, и звонил по телефону 145-47-78. Прекрасно. Но ведь всё рассказано так, словно Рыбин видел это своими глазами: «Жуков нахмурил брови, побледнел…», словно слышал своими ушами наглые слова об оловянных солдатиках и т.д. Да каким же образом, с какой стати охранник Сталина оказался в штабе Западного фронта? Как он туда попал? Кто его пустил? Ему надлежит охранять Сталина, а он в Перхушково. Эти вопросы Рыбасу и в голову не приходят, ему главное – представить себя знатоком и ошарашить читателя «правдой жизни»: вот, мол, какова она. И представьте себе, подходящий интеллигентский череп для имплантации в него этой «правды жизни» скоро нашёлся – её принял череп моего старого собрата ЮрияПетровичаИзюмова, бывшего заместителя главного редактора «Литературной газеты». И он тоже: «послал на три известные буквы…»

Если Рыбин это действительно сказал, то что с него взять, тем паче – с покойного! Ветхий, не шибко грамотный старикан был. А тут – писатели, интеллектуалы, патриоты, но в погоне за нужным им эффектом не соображают, что представили одного великого человека тупоумным хамом, другого – просто трусом, то есть посредством своей ерундиции оскорбили, унизили двух великих сынов родины, которыми должны бы гордиться, и считают, что исполнили свой патриотический долг. Ну, Рыбас тут действовал сознательно, но вы-то, Юрий Петрович, подумали бы, как можно уважать человека, которого подчинённый кроет матом. Это такого же пошиба побрехушка, что и уверения Микояна, будто Жуков «разрыдался, как мальчишка» от одного разноса Сталиным.

Но если на минутку поверить, что так и было, то и тогда – зачем писателям-патриотам тиражировать это в дни, когда против вашей родины идёт война, она ежедневно обстреливается из всех орудий, начиная с телевидения, которое, как пишет Александр Кондрашов в «Литературной газете», несамостоятельно и «существует в преклонённом состоянии перед Западом». Дело дошло до того, что оно даёт русофобские фильмы украинских студий, американских сценаристов. И вы при этой пальбе и обстреле играете роль подносчиков снарядов.

Но что дальше? А вот: «Через день (т.е. 6 декабря) Сталин позвонил Жукову и осторожно спросил: «Товарищ Жуков, что Москва?». Командующий фронтом заверил вождя, что Москву не сдадим». Это, говорю, пишет Рыбас, а сам командующий вот что писал: «Не помню, какого числа – это было вскоре после тактического прорыва немцев 15 ноября на участке 30 армии – мне позвонил И.В.Сталин и спросил:

- Вы уверены, что мы удержим Москву?..Говорите честно, как коммунист.

- Москву, безусловно, удержим. Но нужно ещё не менее двух армий и хотя бы двести танков».

Жуков не помнит точно, какого числа был разговор, знает только, что вскоре после 15 ноября, а Рыбасу точно известно: 6 декабря, когда уже вовсю шло наше контрнаступление и рассуждать о судьбе Москвы было несуразно. Хочет уверить, что Сталин звонил не Жукову, а ему, Рыбасу, лауреату Столыпинской премии.

И наконец: «Инцидент был забыт. Он отразился только при награждении: Сталин вычеркнул имя Жукова из списка награждённых за победу под Москвой». Автор уверен, что других причин тут не могло быть. Он словно своими глазами видел это: вот взял Сталин свой любимый красно-синий карандаш и… Но, во-первых, сам Сталин тоже не получил никакой награды и таким образом как бы разделял с Жуковым общую судьбу двух главных руководителей, уравнивал с собой. Во-вторых, из всех командующих фронтами и армиями только один Жуков был тогда уже генералом армии и Героем Советского Союза. С новыми наградами можно было не спешить, война предстояла ещё долгая. В-третьих, ну а потом-то с чего взялись и звание маршала, и должность заместителя, и первая Золотая звезда, и два ордена «Победа»...

Из всего этого видно, что читатель имеет полное моральное право послать этих двух писателей, о которых шла речь, на те самые три известные буквы – или даже на пять тоже хорошо известных.