Газета Завтра 235 (22 1998)

Так прошел и один день, и другой, и третий. Калистрат опять начал потихоньку втягиваться в работу, таскал на себе из речной уремы лозу, заострял и загонял в землю колья, с каждым ударом чувствуя, как прежняя зрелая сила возвращается к нему.

Несколько раз в доме ему попадалась в руки старая, пергаментно-желтая, будто выгоревшая на солнце книга. Он раскрывал ее на любой странице, читал любые строчки, и ничего в его душе не вспыхивало, не шло яростью, а, наоборот, сладостно замирало и утишалось:

Комони ржуть за Сулою -

звенить слава въ Кыевъ;

трубы трубят въ Новъградъ -

стоять стязи въ Путивлъ!

ОН ДУМАЛ, что так теперь будет всегда: тишина, покой и сладостное замирание. И накликал своею беспечностью беду и отчаяние. Кони заржали прямо у него на подворье, прямо под окнами. Что почудилось Карне там, в Половецком поле за опавшим курганом, Бог ее знает, но она вдруг предстала во дворе перед Калистратом вся в мыле и нетерпении, и он явственно услышал, различил в ее ржании:

— Кон-ча-а-ак!

И все! Солнце опять затуманилось, упало. Задремавшая было, убаюканная ярость проснулась, и ничто уже не могло удержать Калистрата. Он взметнулся на Карну, подхватил на лету возле плетня новенькое, только вчера заостренное копье и помчался, держа его в высоко поднятой руке, туда, в Хоробичи, не видя перед собой ни развевающейся на ветру гривы Карны, ни проторенной дороги по жнивью и золотым стиглым полям пшеницы, ни бегущих впереди и замертво падающих ратников. Перед взором его стоял лишь молодой русоволосый князь-победитель да его породистый жеребец, весь в начищенной сбруе… Калистрат был совершенно уверен, что они сейчас там, во дворе и в доме Роднеги, пируют за широким столом, празднуют победу над Калистратом и Карной.

Только рано они празднуют, Калистрат и Карна — смотрите и пугайтесь — уже несутся над шаткой изгородью, уже пронеслись, и теперь им осталось лишь увидеть князя и его пугливого жеребца…

Но ни того, ни другого во дворе не было, зато Роднега выскочила на крыльцо, что-то крича Калистрату, о чем-то предупреждая его. Истошного ее крика, а, может быть, и плача Калистрат не услышал, не захотел услышать — темная неудержимая ярость захлестнула его до отказа, затмила ему взгляд, отняла слух. Справиться с ней Калистрат не смог и в припадке, не помня себя, изо всей обновленной, ломающей ему плечо и руку силы метнул копье в Роднегу, метя ей точно в грудь, туда, где у нее всегда висел нательный золотой крест. Роднега и должна была принять удар грудью, крестом, но в последнее, предсмертное свое мгновение, уже, должно быть, видя неотвратимо несущееся к ней копье, она высоко приподнялась на кончиках пальцев, — и удар пришелся ей прямо в живот, чуть ближе к левому бедру. Безропотно приняв удар, Роднега обняла живот руками и начала медленно сползать вдоль стены на пол. Глаза ее были широко открыты, но не безумные, не страшные, а, наоборот, смотрящие на Калистрата нежно и ласково. Он не смог выдержать этого взгляда, на секунду ушел от него, а когда вернулся назад, то увидел в глазах Роднеги и страдание, и боль, и тихое женское удивление, и еще что-то такое, чему нет, наверное, пока названия. Из уголков ее рта потекла ярко-розовая, словно родниковая кровь. Роднега с трудом разжала губы, и Калистрат услышал ее прощальные, уже почти нездешние слова:

— Что же ты наделал, Кончак?!

— Что?! — еще нашел в себе силы спросить ее Калистрат.

— Там же было дитя, — не столько сказала, сколько выдохнула она. — Твое дитя, половецкое…

Глаза ее после этого закрылись, перестали пугать Калистрата, голова склонилась вначале на плечо, а потом упала на грудь, придавив холодеющим подбородком выбившийся из-под платья нательный крест.

— А-а-а-а!.. — раздалось где-то глубоко внутри у Калистрата, и уже не было остановки этому крику, не было предела. Левой рукой Калистрат сорвал с груди серебряный, окропленный святой водой в кораблевской церкви крест, а правой выхватил из-за голенища кривой половецкий нож и что было силы полоснул им себя по горлу. Густая, темная кровь хлынула из глубокой раны ему на грудь и плечи, Калистрат покачнулся, в последний раз взглянул на Роднегу и упал под ноги вставшей на дыбы Карны.

Здрави князи и дружина,

побарая за христьяны

на поганые пълки!

Княземъ слава а дружинъ!

Аминь.

7-28.03.97

г. Воронеж

Владимир БОНДАРЕНКО, специальный корреспондент “ЗАВТРА”

Это была наша крепость на Днепре. Крепость славянского духа. Крепость православия. Крепость великой культуры. Седьмой международный кинофорум славянских и православных народов “Золотой Витязь”. Крепость русского подвижника Николая Бурляева.