Газета Завтра 248 (87 1998)

Корр. Виктор Сергеевич, мы говорим: "заразили вирусом национализма", "забросили золотой крючок". Кто же эти могущественные недоброжелатели?

В. Р. Американцы. Их очень даже устраивает такое положение дел, когда из России вывозятся сотни миллиардов, а даются десятки, да и то в виде кабальных кредитов. Двойная выгода! Мы попали в капкан. Правильно, видимо, в свое время Сталин обвинил Черчилля в разжигании Третьей мировой войны. И все, что сейчас творится безобразного, - это результат Третьей мировой войны, которая вовсю идет. Америка наступает. Мы поддаемся.

Когда Хрущев слетал в США, то, вернувшись, он объявил: "Догоним и перегоним Америку по молоку, мясу, яйцам, кукурузе!". "Не уверен - не обгоняй", - писал в ответ трудовой народ на грузовиках. Съездил потом туда же Ельцин, трижды облетел Статую свободы и писал потом, что впервые почувствовал себя свободным человеком. Конечно, и того, и другого принимали на высшем уровне. Я знаю, что это такое: нас с Валентином Катаевым тоже принимали там, демонстрируя поразительное хлебосольство. Когда мы сели в самолет, чтобы лететь обратно, Катаев произнес: "Нас пытали роскошью". А ни Хрущев, ни Ельцин не выдержали испытания роскошью и захотели брать с Америки пример. Гонки такие принципиально невозможны - мы идем разными дорогами. Если уж брать с кого-то пример, то почему не со скандинавских стран, где люди живут очень достойно?

Корр. Эти страны не имеют такой территории и таких природных ресурсов, как Россия. На них никто не покушается, им дают развиваться благополучно. Нам же этого не позволят: наше богатство - наша беда.

В. Р. Здесь есть еще и другое: американцы боязливы, они боялись Советского Союза. Они боятся даже нашей истории, по их версии, фашизм победили США, а никак не СССР. А боятся до уничтожения СССР им никак не стоило, на Америку никто нападать не собирался, а вот баланс сил, мировая гармония теперь нарушены. Конечно, и мы не всегда вели правильную политику. Бывая в странах Восточной Европы, я зачастую чувствовал справедливую настороженность со стороны их граждан, вызванную нашей негибкой порой политикой. Тем не менее сферы влияния необходимы, с этим никто не спорит. Но влиять можно по-разному - благотворно и нет. Америка уже бомбы получает в ответ на свои претензии стать всемирным полисменом. Я боюсь, что США небывало раздражают мир, и в конце концов все встанут на дыбы.

Корр. В ваших пьесах действуют, как правило, герои со светлым мироощущением, герои мечтающие, живужие понятиями "честь", "долг", "верность", герои, которым не приходится решать задач литературных героев последних лет - сколько, например, заплатить киллеру за убийство конкурента. Но, как мне представляется, вы не могли не видеть, что в недрах советской жизни вызревает тот тип хищника, который сейчас задает тон не только в литературе, но и в действительности.

В. Р. Конечно, и я их выводил на сцену. В пьесе "В поисках радости", по которой был снят фильм "Шумный день", я уловил элемент обуржуазивания, накопительства, вещизма. Теперь этот фильм не показывают по телевидению - видно, чтобы не наводить на грустные размышления. В одной из последних пьес - "Кабанчик" - мальчик, сын "первого лица" Крыма, видя, как отцу неприкрыто дают взятки, думал, что просто того очень любят. И когда отца арестовали, жизнь так ударила мальчика, непривычного к ударам, что он не смог перенести нравственного потрясения, - покончил с собой. Эту пьесу сначала запретили на самом высоком уровне, потом времена переменились, и она шла в Вахтанговском и Центральном детском театрах. Сейчас что-то вновь ставить не хотят…

Корр. Вы работали при всех послесталинских правителях, об отношении к двум из них вы уже рассказали в этой беседе. Но и при Сталине вы были уже зрелым человеком и, конечно, имеете собственное суждение о нем - не газетное, не книжное, не навеянное кем-то. Вокруг фигуры Сталина по-прежнему идет полемика. Кем он был в ваших глазах?

В. Р. У меня на протяжении жизни менялось к нему отношение. Раньше я относился к нему как к тирану. Лагеря и ночные стуки в дверь были самым ужасным в нашей жизни. Был постоянный страх, что тебя могут ни за что ни про что схватить, сослать, расстрелять. И поэтому когда Горбачев объявил плюрализм мнений, для меня это стало великим событием. Свобода высказывать то, что считаешь нужным, - единственное достижение эпохи после Брежнева.