Газета Завтра 255 (42 1998)

ВЕК ПИВНЫХ на этой станции был короток. Они почему-то имели дурную привычку время от времени гореть. Не успеют мужики освоить, обжить новое помещение, как оно “пых!” — и нет его...

На моей памяти их сгорело две. Первой помню фанерную “стоячку”, выкрашенную в какой-то неопределенный, постыдный цвет. Внутри нее всегда было сумрачно, хотя голая лампочка, свисавшая с потолка, горела чуть ли не круглосуточно. На земляном полу там и сям, вразброс, стояли пустые пивные бочки, заменяя собой столы. Летом здесь было даже уютно. Земляной пол давал прохладу, глушил шаги. Голоса посетителей звучали тихо, умиротворяюще.

Сгорела она, как спичка, в момент, до основания. До нижнего камушка. Никто никуда и позвонить не успел. После “фанерки” на том же фундаменте в короткий срок воздвиглось, как бы само собой, новое сооружение из полупрозрачного, волокнистого шифера на металлическом каркасе. Двойная обшивка стен и крыши имела зимний утеплитель. Казалось, износа этому строению не будет, но, не прослужив и трех сезонов, в темную, осеннюю ночь оно вдруг занялось синим пламенем.

Пожарные поутру на месте пивной обнаружили лишь кучку праха ядовито-желтого цвета и струйку дыма поверх него с нехорошим запахом. Созданная по этому случаю комиссия долго искала причину пожара и в конце концов решила, что возгорание случилось в результате неисправности электропроводки. Вывод, по тем временам, был новый и смелый. Так ли было на самом деле — никто не знал. Думали разное, но определенно утверждать что-либо никто не решался. Истина как всегда канула амбарным ключом в омут. Но по малому прошествию времени, когда столетние, дореволюционные березы в пристанционном скверике вспыхнули зеленым румянцем первых листочков, на месте пожарища красовалось вновь выстроенное здание. Задуманное в стиле старинного терема, оно сияло на весь поселок стеклянным фасадом, филенчатыми боковыми стенами, крытыми лаком, резным карнизом. По фронтону вилась надпись: “Кафе “Феникс”. Когда в день открытия первые, самые жаждущие, мужички переступили порог нового кафе, их взорам предстала сногсшибательная красота современного интерьера. Пол из узорчатой метлахской плитки отражал солнце, проникавшее свободно через переднюю стену. Повсюду были расставлены мраморные круглые столики на высоких, по грудь, витых ножках. Левее от выхода, в красном углу, сияла нержавейкой буфетная стойка. А за стойкой, отгороженная от всего мира гнутым оргстеклом витрин, в белом халате, в высоком белом кокошнике пламенела шестимесячной завивкой Рыжая Анька.

Глядя через стеклянную стенку фасада куда-то вдаль, мимо и выше оробевших мужиков, толпившихся в дверях, Рыжая Анька четко, как генерал на параде, произнесла: — Если вы, размундяи, будете здесь курить, плевать или сорить — не то что пива, воды из-под крана от меня не получите. Усекли? — Мужики поспешили согласиться.

— Об чем разговор, Аня? Будет все путем.

Рыжая Анька была бессменной хозяйкой всех забегаловок, которые когда-либо стояли на этом месте, в этом скверике. Сколько помнят старожилы и местные, и с садовых участков, она всегда стояла у пивного крана за стойкой. Горели кафе, но она была несгораемой...

— Володьк, кружки вымыл? — с привычной строгостью и недовольством в голосе кричит Анька. — Заснул, что ль, там у меня, размундяй!

Из подсобки вышел Володя. Большой поднос с кружками мелко подрагивал в его руках. Володя был тихим алкоголиком из местных. По рассказам мужиков, как участник войны получал он хорошую пенсию, но (и это надо отметить как редкий, положительный факт) всю до копейки оставлял ее матери, с которой они вдвоем жили в старом домишке возле канала. При Аньке Володя состоял в добровольных помощниках. Утром она наливала ему первую, опохмельную кружку пива. Потом целый день, приволакивая ноги, ходил он от столика к столику, собирая использованные тарелки, кружки, промокая грязной тряпкой пивные выплески на столиках. Иногда, не глядя в лицо, просил знакомых мужиков:

— Оставь допить.

Ему оставляли. Отвернувшись, он быстро выпивал содержимое посудины, коротко благодарил глуховатым голосом и, покашливая, уходил в подсобку, вытирая дрожащими пальцами синие, со слезой глаза. К вечеру он прилично набирался, но не было заметно, чтобы пьянел. Наоборот, переставали дрожать руки, распрямлялись плечи, из глаз исчезала застарелая виновность бездомного пса.