Газета Завтра 255 (42 1998)

Вошел давнишний знакомец дядя Саша. Он был тоже старожилом кафе, как Рыжая Анька, как Володя. Медленно, тщательно ставя каблук одного растоптанного ботинка вровень с носком другого, точно совершая ритуальный ход по обету, он побрел к стойке.

— Только тебя и не хватало, — язвительно протянула Анька.

Местные остряки за медлительность походки прозвали его “дядя Саша — луноход”. При случае они всегда просят рассказать его, как в далекой юности он состоял в обществе “долой стыд”. Как при первом выходе членов общества “в свет” — в базарный день на Дмитровский рынок — в чем мать родила, лишь с красными лентами через плечо, на которых мелом были выведены слова их главной патронессы, красного комиссара Александры Колонтай, выраженные кратко и сжато, в двух словах: “долой стыд” — мужики на рынке, остолбеневшие от такого нахальства, взяли их в дубье и вилы и гнали ниспровергателей старой морали через весь городок, “до самых до окраин”, пока вконец не расточили по переулкам и садам. После этого местная фракция всероссийского общества прекратила свое существование.

Насмеявшись вдоволь над рассказом, дяде Саше обычно наливали глоток водки и оставляли пустые бутылки для сдачи.

— Спасибо, сынки, — говорил он в этих случаях, — дай Бог вам здоровья...

— Эй, там, я вам покурю! — раздался строгий Анькин голос. — Ну не паразиты, а? Кто курит, сознавайтесь? Вы, что ли, герои монастырские?

— Что ты, Аня, ни сном, ни духом, — трое ветеранов подняли вверх пустые ладони, точно сдаваясь.

— Глядите у меня!

— Однако... — хмыкнул мужчина с седыми волосами.

— Не так строго, Анна Николаевна! — раздался вдруг от двери низкий, с ленцой голос. — На полтона ниже.

Человек в ватнике и синем берете, не спеша оглядывал зал, потирая озябшие руки. Еще трое, очевидно, его приятели, чем-то похожие на него, то ли одинаковыми ватниками, то ли прокаленными холодным ветром лицами, стояли за его спиной. Все четверо были крепки, коренасты и немолоды.

— Привет честной компании, — голос переднего без труда накрыл слабый, еще не успевший к тому времени набрать полные звуковые обороты гул.

— Привет, Спартак!

— Капитонычу!

— Рули к нам, — послышалось от столиков. Его здесь, как видно, хорошо знали.

— “Канальские” пожаловали, — не то с издевкой, не то с одобрением протянула Анька, — гость косяком попер... Володька, пошевеливайся!

Тот, кого звали Спартаком, подошел к ветеранам, поздоровался за руку с каждым.

— Дяде Коляне... Сергеичу... Павлу Ивановичу... Дяде Саше!

Потом обернулся к Аньке:

— Анна Николаевна, ты что же это моих друзей обижаешь?

— Их обидишь...

— Не надо, не надо этого делать, — продолжал он с легкой усмешкой, — а то Бог накажет. Они у нас герои, а героев, как говорится, надо беречь.

— Может, мне их в рамку вставить? Заместо политбюро?

— А что, интересное предложение! Как вы на это смотрите, славяне?

Один их ветеранов с глубокими, точно провальными, морщинами на щеках засмеялся и махнул рукой:

— Высоко больно. Нам чего попроще.

— Тогда так: пивка всем по паре кружек и... Чем нынче в этом заведении православных травят?

— Имбирная есть, — через паузу, с неохотой ответила Анька.

— Что за гадость?

— Поглядите на размундяя... “Имбирной” он никогда не пил... Настойка такая...

— Убойная сила? — продолжал расспрашивать Спартак.

— Чего? — не поняла Анька.

— Градусов сколько?

— Во, комик!.. Двадцать восемь.

— Пьется легко, — успокоил Володя.

— Ладно, даем добро на “имбирную”. Как, славяне?

ВОКРУГ ВЕТЕРАНОВ в одно мгновение организовалось, сбилось застолье. Все засуетилось, закипело. Володя забегал с кружками, тарелками.

Спартак шутил, посмеивался, потирая руки.

— Это похоже на дело! Сейчас мы с вами, славяне, выпьем...

— Наши ворошиловские сто грамм, — встрял ветеран с красным, точно обмороженным, лицом.

— Верно, дядя Коляня... Выпьем положенную нам норму за то, чтобы... — он замолчал, подыскивая слова и, не найдя ничего подходящего, закончил: — А-а-а... чего тут... За Победу!

— За победу! — все молча выпили.

— Как в сорок пятом начали, так все остановиться не могут, — громко, как бы ни к кому не обращаясь, проговорила Анька, — и пьют, и пьют... Пол-России пропили “за победу”. Войну, считай, проиграли, а пьют за победу! Размундяи!

— Как так проиграли? — удивился высокий ветеран с металлическими вставными зубами. — Ты что буровишь, Аня?

— Не обращай внимания, Пал Иваныч, — сказал Спартак, — это у нее чисто женское.

— А так и проиграли, что ничего не выиграли! — Аньку понесло. — Навешали вам побрякушек на грудь, вы и рады! Победители! Ты вот говоришь, всю войну летал, и до чего долетался? — Она уставилась на Спартака. — Под старость на канале мантачишь... Про этих, — она кивнула на стариков — я и говорить не хочу. Нищета! Чуть что: “Ань, налей в долг”... Загнали вас, размундяев, в монастырь, с глаз начальства подальше: помирайте спокойно, дорогие наши защитники Родины! Вы и помирайте потихоньку. У монахов при царе хоть молитва была в утешение... А у вас что?

Неловкая пауза зависла над столом.

Володя попытался ее нарушить:

— Как нынче на канале, Спартак?