Газета Завтра 308 (43 1999)

Может быть, эти мысли в сумеречном пограничном состоянии и привели к тому, что, едва выйдя из болевого и психологического шока, связанного с обширным инфарктом, я еще в реанимации принялся писать статью за статьей, вдруг как-то отчетливо сформулированные в идею книги “Дети 1937 года”. Книга давала мне право на жизнь, делать — значит жить! Все уже пошло одно к одному: жена привезла мне новые журналы, в одном из них огромнейшая подборка стихов, и тоже больничных, тоже реанимационных, тоже пронизанных чувством некоего деяния по отношению к окружающим, Беллы Ахмадулиной. Я же не поэт, критик. Для любой статьи нужны десятки книг, дабы не быть голословным. Пока писалась статья об Ахмадулиной, пришли уже с поездом все книги Александра Вампилова. Я погрузился в чтение, которому уже не мешали капельницы и иные процедуры. И уже писал как бы изнутри мира вампиловских пьес, вне окружающего меня больничного быта. И так чередовалось сначала — глубинное, давно уже не испытываемое погружение в тексты, в мир писателя, а затем рывок наверх, к своему образу увиденного и услышанного. За достаточно короткий период от инфаркта 12 июля до операции на сердце 4 октября, сначала вместе с милейшим архангельским доктором Сергеем Юрьевичем Меньшиковым, добравшись из Архангельска в Москву, потом — перебравшись в Переделкинский кардиологический санаторий (ибо не остуженное от инфаркта сердце рановато было предъявлять кардиохирургам на исследование, требовалась хотя бы двухмесячная стабилизация) и в итоге, по совету друзей оказавшись в знаменитом институте трансплантологии и искусственных органов в отделении сердечной хирургии, возглавляемом сыном академика, опытным кардиохирургом Дмитрием Валериевичем Шумаковым — так вот, за этот период вслед за Ахмадулиной и Вампиловым появились работы о Сергее Аверинцеве и Олеге Чухонцеве, о Борисе Примерове и о новом романе Александра Проханова, не считая заметок в три номера газеты “День литературы”, подготовленных и выпущенных мною уже в мой кардио-лесной период. Так получилось, что, кроме палат и врачей, я эти три месяца постоянно был в лесу: то гулял с сыном Гришей, приехавшим на целый месяц в Архангельск, отложив все свои кельтские исследования, по берегу величавой Северной Двины, благо кардиоцентр был расположен на самом берегу, то бродил один и с друзьями и подругами по запущенному парку кардиологического санатория, то наблюдал осыпающиеся листья в чудом сохраненном лесном пятачке прямо напротив института трансплантологии, расположенном в начале Волоколамского шоссе...

Лес, книги друзья — они поглощали мою сердечную боль, не давали на ней сосредоточиться, я так сделал, что мне было не до нее. Даже поволноваться перед операцией я не успел, передовую “Чаша Победы” в октябрьский номер “Дня литературы” успел закончить в полпервого ночи. Потом наскоро написал на всякий случай завещание и уснул, разбудила меня медсестра, делая успокаивающий укол...