Газета Завтра 333 (16 2000)

ОТ ХХ ВЕКА ОСТАЛСЯ ФИЛЬМ "ЧАПАЕВ". Но остались и никому не ведомые письма Анны Никитичны Стешенко — легендарной Анки, которая последние годы своей жизни провела в Иванове.

Ее дальний родственник Н.И.Соболев послал мне несколько листков, хранившихся у него после смерти Анны Никитичны. Как он пояснил в сопроводительном письме, это часть переписки Анны Никитичны (Анки) с Любовью Феодосьевной Дубковой (женой Петьки), в 1918 году еще просто Любки. Вторые два письма датированы 1968 годом.

Эта переписка показалась мне документом эпохи, хоть и ничтожным по объему, но настолько выразительным, что я даже включил ее в свою новую книжку очерков "Свобода, говоришь?", которая выйдет в мае.

Итак, 1918 год...

АНКЕ-ПУЛЕМЕТЧИЦЕ ОТ ЛЮБКИ

...Дружки Петра сначала смехом меня донимали, рассказывали, будто ты его захороводила и отбиваешь у законной жены, пользуешься службой в армии. Сначала я не верила, чтобы баба с мужиками в войске состояла. У нас в деревне про таких одним словом выражаются. Разве бабье это дело — из ружья палить? Пускай мужики бьются друг с дружкой, а наше дело — дом беречь. В деревне у нас теперь одни старики остались, а ты видишь, какая ловкая — к тем, кто в самом соку присоседилась. К чужим мужьям. Горько мне и обидно до того, что иной раз думаю: хоть бы ранило разлучницу, только не насмерть, а прямо в харю, разворотило бы бесстыжую, чтобы век боле никто не глянул. Либо на покосе смотрю вперед себя на траву и мечтаю: вот так бы я и ее подсекла под саму юбку. Думаешь, ты одна такая смелая? Ничего, надо будет, и я за свое правое бабье дело воевать начну.

Не вяжись с Петром, тебе говорят. Он мужик не балованный, я у него первая, и он у меня тоже, мы венчаны перед Богом, а ты, шалопутница, только беса тешишь. Придет время отвечать на том свете, что скажешь?

Раньше Петр вина в рот не брал, а после того, как с тобой спознался, трезвым я его не вижу. Вот что ты сделала с человеком, змея подколодная. Нынче приезжал на побывку, просила его трубу поправить, того гляди, пожара в доме наделаю, крыша-то соломенная, — так он и ухом не повел. А когда уж в последний час перед отъездом ступил на лестницу, так я его за ногу обратно на землю сдернула — сильно выпивши был, свалился бы с крыши да шею свернул. Он уехал, а я реву и думаю: для кого же это, интересно, я его сберегла — для той обозной попутчицы?

Нет моченьки обиду терпеть. Сегодня ходила лошадей из ночного ловить, веревку арканом держу, а сама думаю: через сук бы ее перебросить, да петлю-то себе на шею, а кони пускай жизни радуются.