Газета Завтра 354 (37 2000)

Постмодерн пришел на смену модерну как сумма пессимистических рефлексий, как результат исчерпанности триумфальной стороны модерна, как результат кризиса наступательного аспекта позитивистской критики и воинствующего рационализма. Постмодерн явно воплотил в себе провал стратегии модерна. Но знаменует ли он собой иное, альтернативное направление? До какой степени правомочна аналогия между премодерном и модерном, с одной стороны, и модерном и постмодерном, с другой?

Это очень не простой вопрос. Крайней позиции на этот счет придерживается Хабермас. Этой же позиции (но с обратным знаком) придерживаются и некоторые "новые правые" (в частности, немецкий философ Армин Мелер), которые приветствуют в постмодерне крах рационализма и позитивизма, в свою пользу перетолковывая открывшуюся безграничную плюральность интерпретаций, сменившую одномерный модернистический тоталитаризм.

С другой стороны, есть мнение, что постмодерн не является антитезой модерна, что их явное парадигматическое различие скрывает единство глубинного вектора. Такой (или сходной) позиции придерживается, в частности, теоретик постистории Жан Бодрийяр. В таком видении постмодерн открывается как новый ход стратегии модерна, который осознал неэффективность борьбы с премодерном через его прямое отрицание. В этом случае более субтильная позиция -готовность обнажить ушедшие в бессознательное архетипы - занята модерном, не для того, чтобы их освободить, а для того, чтобы их "излечить".

За время своего тоталитарного и единоличного властвования модерн ушел в глубины парадигматических подразумеваний, стал "естественным" языком, сформировал очертания бессознательного.

Между тем, премодерн, пребывавший в "культурном гетто", утратил жизненность, ослаб, обособился. Из человеческого подземелья премодерн поднялся слепым, разбитым, усталым и нежизнеспособным, вампиричным, призрачным (отсюда невероятная популярность темы "вампиров" и "ревенантов" в современной массовой культуре). Более того, премодерн оказался в значительной степени контаминирован элементами самого модерна — по меньшей мере, теми, которые успели ассимилироваться глубинами бессознательного.

Таким образом, постмодерн открывается не как преодоление модерна, а как его продолжение, как его завершающая стадия, призванная увенчать собой его изначальную стратегию. Отсюда понятие "конца истории" (Фрэнсис Фукуяма) и аналогичные концепции оптимистических либералов, отождествивших постмодерн с окончательной победой своих идеалов.

Бесспорно, оба взгляда на сущность постмодерна обоснованы. Но навряд ли можно какой-либо из них предпочесть. Содержание и смысл постмодерна не могут быть схвачены в окончательном объеме, так как речь идет о неоконченном процессе, в котором мы все участвуем и исход которого будет в огромной степени зависеть от его дальнейшей траектории. Если правы Хабермас и Мелер, дисперсные пока элементы премодерна смогут организоваться в консервативно-революционный полюс, сформировать исторический субъект, который обозначит новый, альтернативный курс цивилизации, где традиционное будет реабилитировано, модерн будет распознан как субверсивное отклонение, и сложится новая парадигма. Если правы те, кто считает постмодерн новой тактикой модерна, то сегодняшний хаос приведет к окончательной деонтологизации архетипов, которые потеряют свою жизненность. Человек сможет спокойно подвергнуться клонированию, как очищенный биомеханизм, окончательно освобожденный от "онтологического тумана". И история действительно закончится, так как исчезнет ее субъект — человек.

2. Рынок — единственный законнорожденный наследник модерна

Многие экономисты говорят сегодня о серьезных трансформациях в системе рынка, которые означают смену парадигм в и этой сфере. В некотором смысле финансовая система так же подвержена постмодернизации, как и сфера культуры, социальных институтов, политики. И, естественно, содержательная сторона такой постмодернизации так же стоит под вопросом, как и общая дефиниция постмодерна во всех иных областях. Рассмотрим эту тему несколько подробнее.