Газета Завтра 372 (3 2001)

Впереди предстояло четыре часа пути на электричке, но здесь Никита любил даже тряску, любил людей в крепких брезентовых куртках, с тяжеленными рюкзаками за спиной. Чем и как они в наше время жили, оставшиеся без работы или же получая заработанные деньги раз в полгода, невозможно было представить. Никита обыкновенно говорил, что нынче почти весь русский народ "живет фальшью" (это у Андрея Платонова, кажется в "Чевенгуре", один мудрый мужик, отдавая сироту в многодетную бедную семью, объясняет, что в малодетной он сразу будет в тягость, а тут — "пропитается фальшью"). Но лица у людей, "питающихся фальшью", никак не походили на несчастные. Они были озабоченные, задумчивые и даже веселые, а угрюмых почти совсем не было… Потому ехать с этим народом в одной электричке было надежно и даже приятно. Чувствовалось, что здесь любое безобразие мгновенно прекратят женщины… И сейчас Никита с удовольствием подумал: вся дорога впереди, еще можно насмотреться на живые человеческие лица, обдумать свою жизнь, подвести итог нынешней поездке. С удовольствием глядя в окно на проплывающие назад знакомые дома, на бельевую веревку с мокрыми рубахами, на эти таинственно-прекрасные миры деревенских дворов, на сухого старика, который год поднимающего ветхий забор; он видел душевными очами две старые, тесно прижавшиеся друг к другу лиственницы во дворе монастыря; застенчивую улыбку о. Василия, не знающего, куда деть мощные крестьянские ладони, слышал его детски-звонкий голос. Никиту до слез умиляло, что он вместо "присно" выпевает "прысно"… "Ныне и прысно и во веки веков. Аминь…" А вот и сам Никита ранним утром идет на монашеское правило. Идет совсем вялый со сна, и вдруг, услыхав пение птиц, поражается: “Господи, как же они нежно поют на заре, гораздо нежнее, чем днем”. И сразу пропала усталость, словно нежное пение птиц омыло не только душу, но и все изнемогшие члены…

Но только городок скрылся из виду, как на скамью напротив тяжело уселся прежде времени поседевший мужик, скорее всего, ровесник Никиты, рождения первой половины 50-х годов. Вокруг было полно свободных мест, так нет, надо непременно перед глазами маячить… На душе стало грустно, словно ты шел после причастия со скрещенными на груди руками — выпить теплоты, а какой-то невоцерковленный человек, не понимая, что ты хочешь подольше пожить в чистоте духа Святаго, хватает тебя за рукав: "А где тут свечку за упокой поставить?"