Много ли в России людей, которых бы можно было назвать "русскими политиками"? Не тех, которые "русскими" записаны в паспорте, а тех, кто способен чувствовать пульс национальной жизни, чувствовать национальное унижение как собственную боль и соответствующим образом на нее отвечать? Оглянувшись кругом и честно, без иллюзий, рассмотрев весь нынешний "политический спектр", мы едва ли сможем найти таких. И тому несколько причин. С одной стороны, сейчас на политической арене представлены лишь те силы, для которых "русский фактор" никогда не будет на первом месте. О либералах говорить нечего — их доктрина контрнациональна и космополитична. Российские коммунисты, со своей стороны, никогда не смогут отказаться от принципа интернационализма, лежащего в основе марксистской теории, а чрезмерное "славянофильство" чревато для них большими неприятностями в отношениях с "братскими партиями" в Европе (с ФКП, например). Что же касается "госпатриотизма" всевозможных пропрезидентских сил, то он носит чисто формальный характер и завязан на хорошо известный набор общих фраз, который произносят федеральные чиновники на официальных мероприятиях. А они, как известно, когда произносят слово "Россия", даже в самом лучшем случае, подразумевают "Российская Федерация".
А между тем, кто только ни пытался разыграть русскую карту на протяжении последних нескольких лет! Рогозин создавал Конгресс русских общин, призванный защищать соотечественников в СНГ. Черномырдин перед своей отставкой "вспомнил" о русских стариках, которых избивали в Риге. А сколько раз рвал у себя на груди рубашку Лужков, рассказывая всем, как он переживает о судьбе Севастополя.
Но чем больше было разговоров на русскую тему, тем с большим усердием те лица, которые их вели, защищали интересы каких угодно этнических групп, кроме одной — "большого народа", русских. Тот же Ю.Лужков превратил Москву в настоящий экономический рай для тех, кого еще недавно называли "гостями столицы". Если выстроить сегодня в ряд самых богатых, влиятельных приближенных и деловых партнеров московского мэра, то может возникнуть впечатление, что столица России находится где-то посредине между Кавказом и Мертвым морем.
Говорят, что Москва — это еще не вся Россия. Что ж, естественно, в столице все эти явления выглядят так выпукло и зримо, что не замечать их просто невозможно. Но нечто подобное "московскому интернационалу" возникает и других краях и областях России, где губернаторы и депутаты, идущие во власть под "русским лозунгами", добившись своего, мгновенно начинают следовать примеру московского мэра. Да и что говорить, если даже самые принципиальные и уважаемые лидеры оппозиции, как огня, боятся обвинений в "черносотенстве" и готовы уверять публику, что "хорошо известны во всех блиндажах чеченских полевых командиров", лишь бы не попасть в "неловкое положение" перед левыми политиками в Европе.
К сожалению, в стране до сих пор нет той политической силы, которую можно было бы назвать "партией русской идеи". А миллионы людей, являющихся приверженцами русского национально-патриотического мировоззрения, не имеют ни лидеров, ни политических структур, которые они могли бы считать своими.
Федор ЛИХОВ
[guestbook _new_gstb]
"; y+="
20 "; d.write(y); if(!n) { d.write(" "+"!--"); } //--Напишите нам
5[cmsInclude /cms/Template/8e51w63o]
Андрей Фефелов ПОДАВЛЕНИЕ ВОЛИ
Русский вопрос — это прежде всего вопрос самосознания русских. Последние годы по национальному самосознанию беспрерывно, один за другим, наносились удары... Морально растоптанный, потерявший веру в себя народ не видит смысла продлевать свое бытие в истории.
Вся либеральная головомойка была ориентирована в конечном счете на то, чтобы русские люди перестали верить в себя, потеряли ощущение собственной силы. Чтобы большинство русских почувствовали себя разочарованными неудачниками. Чтобы они впали в связи с этим в оцепенение и безбрежную, исключительную и не исчезающую ни при каких обстоятельствах апатию.
Все, что могло ободрить, морально поддержать, вдохновить русских, — все это безжалостно искоренялось, испепелялось, умалялось. Все, что приводило русских к отчаянию, к ощущению собственной мерзости и бренности, — все это раздувалось до чудовищных размеров, доводилось до абсурда, тиражировалось в немыслимом виде.