Газета Завтра 391 (22 2001)

Мы по праву гордимся тем, что русский театр подарил миру русскую драматическую школу. Но одной ею не исчерпывается театр. Есть удивительный итальянский театр, знаменитая "комедия дель арте", есть французская театральная школа, искрометный бродвейский мюзикл. Не тот, вымученный, который слепо пытаются перенести на нашу сцену, а прекрасный музыкальный театр с глубокими традициями и отличной школой.

Я считаю, что театр не имеет национальности. И когда его пытаются ограничить, закрыть в рамки какого-то одного народа или "школы", то тем самым обрекают на вырождение. Великим театр становится там, где воедино собираются и культивируются лучшие театральные традиции. И такой театр приносит славу своему народу, о нем говорят как о национальном феномене…

— Анастасия, конечно, беседуя о вашем творчестве, о ваших взглядах на творчество, на искусство, невозможно не вспомнить вашего отца — одного из великих певцов русской сцены Александра Николаевича Вертинского. Когда-то он был для вас просто папой, самым близким на земле человеком. Но потом вы взрослели и, наверное, изменялись ваше отношение к нему, восприятие его, оценки его творчества. Какое влияние он оказал на вас?

— Говорить о папе можно бесконечно. Это был удивительный человек. Его творчество, его талант были полны такой силы, что даже сегодня, спустя почти сорок лет после его смерти, его песни живы, а интерес к его творчеству огромен. Не многие артисты, тем более певцы, могут похвастаться и столь долгой жизнью на сцене. Выйдя туда впервые в 1912 году, он был ее королем на протяжении почти полувека!

Если говорить о моем восприятии его как Артиста, Певца, то отец приходил ко мне постепенно.

Смешно вспоминать, но в младшей школе мы с сестрой Марианной даже стеснялись его. Песни казались ужасно взрослыми, далекими. То ли дело пионерские, отрядные! Такие нестыдно и с друзьями попеть. Вот бы что-нибудь такое написал. Чтобы все знали…

Потом, повзрослев, мы, конечно, стали по-другому воспринимать его творчество.

Помню, как однажды на концерте он буквально "вышиб" меня, когда исполнял песню "Доченьки". Именно тогда я вдруг почувствовала, как неумолимо время, как мало нам его дано, как близок и дорог мне этот человек и как я его боюсь потерять…

У каждого периода моей жизни была своя папина песня или, точнее, свои песни. Они приходили — и вдруг раскрывался их особый, сокровенный смысл, который входил в резонанс с тем, что происходило со мной.

Песни Вертинского, действительно, не имеют времени, не стареют.

Он был культурным феноменом не одной, а целых трех эпох. Шаляпин назвал его великим сказителем русской эстрады. Он начал петь в той России, где правил Николай II, где в "дворянских гнездах" интеллигенция спорила о будущем России, но считала настоящее незыблемым, как египетские пирамиды…

Он пережил ужасы гражданской войны и уехал из России с почти двумя миллионами русских эмигрантов. Потом была эпоха эмиграции. Десятки стран, столиц, сотни сцен. Вертинский был едва ли не самым известным эстрадным певцом русской эмиграции…

А потом было возвращение домой и встреча с новой Россией. И вновь удивительный феномен. Вертинский принял эту Россию и был принят ею. И вновь поездки. Десятки городов, сотни концертов. И всегда аншлаги! До самой своей смерти он был, как бы сейчас сказали, мегазвездой…

Чему я научилась у него?

Сложный вопрос. Скорее, я пыталась научиться у него той особой русской интеллигентности, "мягкой прочности" отца, его умению везде оставаться самим собой, его уважению к людям, независимо от положения и звания, и самоуважению.

— Это, действительно, трудно объяснить. "Русский Пьеро", так его называли в 20-е годы, салонный певец, утонченный эстет, любимец богемы — и вдруг возвращение в Россию. Возвращение на Родину, где, кажется, и воспоминания не осталось от той России, которую он знал и помнил. Суровая послевоенная страна, разруха, голод. Это ведь было так далеко от всего того, к чему он привык, что составляло все эти годы его жизнь.