Газета Завтра 407 (38 2001)

Не в осуждение коренным жителям привожу здесь эти наблюдения — с большим пониманием того, что вовсе и необязательно с утра до вечера спину гнуть. Много ли человеку надо? Птица божья не пашет, не сеет, а сыта бывает. Чикмену, чтобы достичь таких высот в понимании бытия, придется прожить на этой земле не один десяток лет, дойдет, может быть, во втором-третьем поколении. А пока пусть они "шустрят" на радость всем нам.

На холме, откуда видится серпик далекой Оки, в окружении тусклой зелени нечерноземья бухарский халат на "матери Терезе" выглядит непривычно. Вот уж он — как спецодежда используется. Износится. И сошьет она себе халат в горошек или с васильками.

Недолго стоять и сараю в углу сада, где семья переселенцев ютилась в свою первую русскую зиму.

А дочка-красавица вдруг возьмет, да и выйдет за иностранца, у нее для этого есть все шансы.

Или такие не рвутся за границу?

ЭТОТ ХОЛМ ПОД НИЗКИМ ЗАПОРОШЕННЫМ НЕБОМ С ВИДОМ НА ОКУ и на крахмальный завод пустовал со времен Батыевых походов. Теперь тут распустила свои улицы и переулки Белоусовка. Ее построили русские люди, которые упорно не хотят называть себя беженцами, хотя официально имеют такой статус и получили в свое время от государства по тринадцать тысяч рублей. Где-то убыло Руси, а здесь прибыло. И неизвестно еще, что больше — потеря или приобретение.

Не было ничего и вдруг — поселок! И вовсе не “новорусский”, типа подмосковных. Скромные, простые, но очень емкие и удобные дома. Посмотришь издали — и сразу скажешь: наши живут.

Километрах в сорока отсюда чехи выстроили для газовиков поселок по своему вкусу. Вызывающе красочно и черепично. Подозрительно гладко и чисто. Своей эстетикой, своей культурой они, вот уж действительно, вторглись и оккупировали березовые окрестности. Ждешь пограничников и таможенников, тем более, что подъезжаешь-то на "УАЗе".

Так же, подчеркнуто не сообразуясь с ландшафтом и нравом "местных жителей", строят и немцы в воздаяние разбомбленному в 40-х годах. Глянешь — и сразу будто щелбан получишь. Немцы пришли! Хотя в этих хаусах давно "рязанцы" живут. А такое впечатление, будто они в Германию эмигрировали, не выезжая из России.

— Это семья трудоголиков, — будто о пороке хозяев на ухо сообщает мне Юрий Александрович, — они немцы.

Ну что же, посмотрим, что за немцы?

Нас встретила одетая в длинную юбку и серую рабочую кофту немолодая женщина. Такие строгие, суровые (но уж если улыбнется, рублем подарит) женщины (бабы сказать — язык не повернется) уже повывелись даже и в северных деревнях, где тоже, кстати, как в своеобразной внутренней эмиграции, консервировался этнос. Они не певуньи, не плясуньи, а пожизненные труженицы. "Надо робить, как не робить, чтобы худо не зажить".

Вера Карловна ведет нас по дому.

— А сколько же у вас тут квадратных метров?

— Не считали. Не знаю.

Я считал комнаты и на одиннадцатой сбился со счету. Громадное строение, и тоже — по кирпичику своими руками. Только одну зиму пережили на квартире у знакомых.

— Что же вам-то, Вера Карловна, в теплых краях не пожилось?

Тяжко вздохнула и эта женщина.

— В автобусе едешь. А! Ты — русская! Встань и место уступи. А потом и записки в почтовый ящик стали подкидывать. Русские, уезжайте по-хорошему. Подумали. Продали квартиру. И к Юрию Александровичу. Сюда.

И про дом Веры Карловны тоже не скажешь, что он немецкий. В беде или за границей всякий из России становится русским, наверное, таковым и являясь на самом деле.

Мы разговариваем в большой гостиной. Сидим в бархатных креслах, поглядываем на огромный плоский экран "Goldstar" с приглушенным звуком. А на полу ковер — настоящий, самаркандский. Евродизайн в смеси с Азией. Немецкая аккуратность и японская электроника. Славянский только воздух, атмосфера, дух.

Выходит, что беженец, переселенец и в самом деле как национальность, недаром местные краснобаи приклеили к ним "чикменов". Люди, гонимые во многих поколениях. Вот и Вера Карловна, пригорюнясь, рассказывает, как их в июле 41-го объявили вне закона и повезли по миру. Как обижали ее в деревнях злые русские бабы — вдовы. И как хорошо встретили казахи. Но изменился вектор агрессии — и уже "чудесный народ" погнал их вон. А дочери тех злых русских баб пожалели.

— А чего же вы не в Германию-то сразу, Вера Карловна?

Брякнул и понял — нехорошо! Это все равно, что и у Юрия Александровича спросить: почему не в Германию? Да потому, что Россия роднее Германии. Как еще лет десять назад роднее был Казахстан.

Хотя и Вера Карловна примерилась, было, замкнуть круг родовой судьбы. Решилась и, оштукатурив в этом доме последнюю комнату, поехала к брату на Одер. Приезжает, а брат, такой же трудоголик почтенного возраста, плачет: "Здесь гвоздя нельзя забить!" Во-первых, потому, что соседи сразу полицию вызовут за нарушение покоя. А во-вторых, все тут давно приколочено".

— Нет, туда я не хочу. Я здесь буду. Здесь хорошо.

На прощание мы оборвали сливу и у Веры Карловны.

Слива тоже — "оттуда".

Во дворе — автомобили, станки, куры, свиньи.

— А хозяин где?