Газета Завтра 417 (48 2001)

Как публицист, редактор оппозиционной газеты Александр Проханов противостоит конкретному политическому режиму в конкретной стране. Как личность, как художник он видит в этом режиме только звено во всемирной цепи событий, предвосхищающих новую мировую религию, невиданное порабощение духа и плоти. Еще многое скрыто словесами, традициями, старыми представлениями, стереотипами — не всем дано узреть новый образ. Но сколь же магичен и омерзителен он, если сознание прозорливого художника полнится мистическим ужасом, апокалиптическими, душераздирающими картинами?..

Природа его распри с новым укладом в России есть природа религиозная; не понимая этого, невозможно понять феномен Проханова. Не понять любви, ненависти писателя, воли к сопротивлению, из которых вырастают колоссальная работоспособность и новая невиданная эстетика.

Несколько мифов было брошено в свое время на укрощение бунтарского духа подлинной русской литературы. Был создан миф об однобоком, слишком усеченном, излишне благородном отображении действительности всей предыдущей русской литературой, что иные области жизни она не в состоянии освоить.

Миф о ценности книг, где форма превалировала бы над содержанием, детективное начало над поисками смысла жизни и истины, где внимание к высоким порывам души сменилось бы подглядыванием за пороком, человеческой низостью. Стоит ли говорить об устремившихся в эти бреши за премиями и славой Ерофеевых и Астафьевых, Сорокиных и Улицких...

Параллельно чередованием хвалы и шельмования, пряника и кнута был очерчен круг "нежелательных" тем, табу.

И вот Проханов, презревший флажки либеральной политкорректности, благообразную робость патриотического направления, доказывает, что нет области, куда русское художественное сознание не могло бы шагнуть.

Именно поэтому все последние годы общественное влияние литературы, даже укрощенной, сознательно урезалось: из-за опасения перед возможными подобными книгами, перед русской непредсказуемостью. Не потому ли известное либеральное издательство поспешило к автору с предложением издать роман, своеобразный акт "десакрализации".

Разоблачая, изничтожая грядущее мировое рабство, он использует в "Гексогене" весь арсенал художественных возможностей, соединяет самые крайние, по сути, взаимоисключающие начала: реализм и фантасмагорию, гротеск и патетику, игровое начало и эпос. Реалистически выписанные герои окружены гипертрофированными пародийными персонажами с легко узнаваемыми прототипами, а также персонажами, видение которых требует оккультных знаний.

За последние годы болевой порог нашего сознания страшно повысился, и А.Проханов вводит в роман самые изощренные анатомические описания пыток, ранений, болезней, патологий, смерти... Эскалация болевых ощущений в тексте как возможность вернуть чувствительность, предсказать, может быть, ту степень боли, которая нас еще ожидает.

Судьбу русской литературы новейшего времени можно в значительной мере идентифицировать с судьбой главного героя романа разведчика Белосельцева. Вырвавшийся из чужого проекта, из чужих игр, он напряженно, острее, чем когда бы то ни было, ищет смысл жизни и форму служения этому смыслу. В сущности, ищет веру, которая в его собственных глазах не казалась бы подогреваемой искусственно.

Обращается к истокам и символам красной веры, но сердце его не воспламеняется.

Едет в Троице-Сергиеву Лавру, оплот православия, беседует со старцами, но это оказывается тщетная поездка.

Влюбляется. Укрывается с любимой в псковских деревнях, но боль за страну вырывает его даже оттуда.

Вновь оказывается включенным в служение чужим кумирам и идолам.

Владимир Бондаренко считает, что в этом романе герой прощается с основными российскими религиями двадцатого века: с красной религией, православной и религией индивидуалистического рая. Конечно, за всем этим стоят попытки самого автора нащупать зерно новой общенациональной веры, противопоставить ее грядущей всемирной религии. Но вот в чем дело: жизнеспособность идеи измеряется не только значимостью ее в "коллективном" сознании. Назвать ее мертвой, по крайней мере, пока она живет хотя бы в одном конкретном сознании, невозможно. Это относится в том числе и к тем старым идеям, которые автором были "отринуты". Когда я шел 7 ноября в демонстрации к площади Маркса, я видел людей, в сознании которых красная вера бессмертна. И даже сомнения Проханова (номера газеты с заглавиями его передовиц были повсюду) не могли бы разубедить людей.

Зерно всякой веры иррационально.

Илья КИРИЛЛОВ

1

2 u="u605.54.spylog.com";d=document;nv=navigator;na=nv.appName;p=0;j="N"; d.cookie="b=b";c=0;bv=Math.round(parseFloat(nv.appVersion)*100); if (d.cookie) c=1;n=(na.substring(0,2)=="Mi")?0:1;rn=Math.random(); z="p="+p+"&rn="+rn+"[?]if (self!=top) {fr=1;} else {fr=0;} sl="1.0"; pl="";sl="1.1";j = (navigator.javaEnabled()?"Y":"N"); sl="1.2";s=screen;px=(n==0)?s.colorDepth:s.pixelDepth; z+="&wh="+s.width+'x'+s.height+"[?] sl="1.3" y="";y+=" "; y+="

"; y+=" 42 "; d.write(y); if(!n) { d.write(" "+"!--"); } //--

43