Газета Завтра 425 (2 2002)

КОВРОВ. У Чехова были две собачки: Бром Исаевич и Хина Марковна, они втроем любили беседовать о нравственности. Другого случая русско-еврейского диалога за последние двести лет не зафиксировано. Да и говорить было не с кем: среди авторов Русского Канона нет ни одного еврея. Высказывания — да, были, но очень редкие. В седьмом философическом письме Чаадаев с уважением говорит об избранном народе, все социальное бытие которого связано с одним принципом: расовым отвращением к другим народам, и к этому трудно было что-либо прибавить. Платонов снимает подобные проблемы следующем образом: "Люди связаны между собой более глубоким чувством, чем любовь, ненависть, зло, мелочность и т.д. Они товарищи даже тогда, когда один из них явный подлец, тогда подлость его входит в состав дружбы", и мы оказываемся в пространстве Русского Канона, где коммунисты и антикоммунисты малоразличимы. Первые несколько преувеличивают возможности диктатуры (например, диктатуры пролетариата). Их противники излишне чувствительны к понижению права частной собственности ниже категории священности. Спор идет о том, какой из способов производительнее, то есть приводит к наиболее быстрому истреблению топлива, уничтожению природных ресурсов. Ошибка, по мнению Платонова, заключается в том, что каждый хочет найти лишь одну сторону дела, решающее звено (так экономней для мысли и для усилий), нужны же все стороны дела. И оно заключается уж точно не в увеличении производительности. Самые же благородные существа на свете — это растения. "Они минерально нас обращают в живое: Это сознающие. А плотоядные уничтожают себе подобных — здесь нет ничего нового, ничего не создается, а лишь подобное поддерживается подобным" ("Зап. кн.").

ТИТ. Своеобразие, выделенность — очевидны. Но в чем они заключается?

КОВРОВ. В развитости чувств. Он чувствовал величину напряжения электрического тока как личную страсть. Непосредственно ощущая страдальческое, терпе- ливое сопротивление материала: там, где сила,— там нет свободы, этот закон справедлив как для "мертвой" природы (законы механики), так и для любого общественного устройства.

Интерпретация физического существования в терминах чувства традиционна для России. Природа силы, как и природа чувств, скрыта в неизвестных закономерностях случайных блужданий, господствующих в природе. При всяком движении мы сталкиваемся с сопротивлением. Это происходит потому, что движущееся тело окружено другими телами, непричастными его движению. То есть сопротивлением внешнего мира. Имеющем эквивалент в чувстве. "Нет и не может быть богатства праведного",— чеховская героиня переводит мысль в чувство. "Происхождение чувств оставалось самым волнующим местом в жизни" ("Котлован"). Для Платонова наука — не то, что можно исследовать, а то, что нужно. "Каждый час отсутствия у нас электрификации приносит миллиарды убытков и горы трупов, если перевести бесполезную трату труда на потерю кусочков жизни в каждом рабочем человеке" ("Электрификация"). Фундаментальная наука — не математика, а наука — общения с людьми в деле, в ответственном деле, связанным с насущной необходимостью: вождении поездов, электрификации, мелиорации, защите Родины.

Одна из аксиом фундаментальной науки по Платонову: "Нельзя предпринимать ничего без предварительного утверждения своего намерения в другом человеке. Другой человек незаметно для него разрешает нам или нет новый поступок". "Другой человек" — не только тот, с кем мы общаемся в настоящий момент, но и все умершие. И неродившиеся. Только полноорганные существа (когда микроскопы, микрофоны, спектроскопы — естественная принадлежность человека) могут составить такое единство. Полноорганность и есть бессмертие,— говорит Николай Федоров,— тогда время не оказывает влияния на личности, оно является их действием. В газете "Воронежская коммуна" молодой Платонов объявляет конкурс на способ улучшения человека. Говоря: "Молодежь не идет в литературу, потому что лучшая ее часть работает на паровозах",— Чехов прямо указывает на Платонова.

А ведь когда-то, в счастливые времена, считалось: главное — талант, светлая голова, и что красота спасет мир; сейчас эти идеи увлекают только неполных людей. Чехов говорит: если писатель не знает истории, географии, естественных наук, религии родной страны, да еще к тому же любит халд, это не писатель, а гусь лапчатый. Платонов — первый (и до настоящего времени, кажется, единственный) писатель, который удовлетворяет этим простым требованиям. Оказалось, что и этого недостаточно, но он родился в рубашке. Скрывался среди людей, прятавшихся в глуши малых полынных лесов; потом в "Росметровесе"; потом в землянках Отечественной. Если бы жил явно и счастливо, его бы уничтожили действительные люди. Ему говорили в глаза: скоро тебя шпокнут. "Это было страшно и прекрасно... почему я еще цел и не уничтожен... это было единственной тайной мира" ("Видения истории").