Газета Завтра 441 (19 2002)

В Петрозаводске каждый месяц давали мне вести часовую телепрограмму в прямом эфире. Рассказывал я о северных иконах, древнем Пскове и Новгороде, знакомил со вновь открытыми русскими художниками. Однажды даже позвонили из местного обкома на студию, чтобы выразить благодарность. Да и зрители на улице благодарственно раскланивались. А сегодня на телевидении процветают вседозволенность, залежалая американская туфта, порнуха, Боря Моисеев. Наши передачи о старых иконах, о блестящих провинциальных портретистах выглядели бы нынче криком динозавра. Зато сколько теперь юмора, сатиры — на весь мир хватит. Я по натуре человек веселый и ох как люблю хороший юмор, особенно из уст людей других профессий. Но когда Хазанова сменяют Петросян — Степаненко, за ними дежурят по стране Жванецкий, Шифрин, Карцев, Арканов, Ширвиндт — имя им легион —это же одесский привоз, а не российское телевидение. Недавно я прочитал в посмертно изданной книге гениального композитора Валерия Гаврилина (кто о нем вспоминает, как и о блестящих поэтах Татьяне Глушковой и Юрии Кузнецове?) следующие строчки: "Развлечения и увеселения — признак ожесточения общества. Чем ожесточеннее общество, тем больше юмора". Это написано в 1977 году. Что бы совестливый композитор сказал сейчас? Первую свою премию по культуре нынешний президент вручил Жванецкому (кстати, В.Гафт куда одареннее и злободневнее). Жванецкий — лучший писатель в стране Пушкина, Гоголя и Достоевского!!! Не пытайтесь, зашедшиеся в нездоровом смехе оппоненты, обвинить меня в квасном патриотизме. В застойные годы моя мастерская, известный на всю Москву "бункер", была клубом, где встречались итальянцы, финны, евреи, эстонцы, американцы, грузины, татары, французы, немцы. Я никогда не отбирал друзей по национальному признаку. Почему же сейчас, когда я говорю, что восторгаюсь неповторимой прозой Распутина, Астафьева, Белова и Шукшина, "продвинутые" брезгливо отворачиваются? Да и в былые времена, когда тысячи людей стояли в очереди на выставку открытого нами талантливого шабловского художника, сказочника и чародея Ефима Честнякова, вроде бы близкий ко мне круг "ценителей" прекрасного не жаловал эти вернисажи своим присутствием. Несказанный свет, пронизывающий воздух честняковских полотен, казался им слишком заземленным и простонародным.

В.Б. Поразительно, однако так называемой русской элитарной интеллигенции издавна, еще с девятнадцатого века, присуще презрение к своему народу. К идеологии советской это не имеет никакого отношения — это было и в царское время, и в советское, и сейчас, в антисоветское, — презрение к собственной национальной культуре, к собственному фольклору, к песням и танцам, к собственной кухне, к национальным костюмам? Я всегда этому поражался. Ведь я объездил весь мир. Английский аристократ — ну нет у него презрения к собственной национальной культуре. То же — немецкий интеллектуал, испанский. Все гордятся и танцами своими национальными, и костюмами. По-моему, только у нас элита презирает все свое… Ведь даже африканская какая-то элита или азиатская, даже те из них, кто вовлечен в американизацию, — у них презрения к собственной национальной культуре нет. Почему это присуще издавна русской интеллигенции? Вот в чем здесь загадка?

С.Я. Знаешь, Володя, стоит ли огульно всех интеллигентами величать?

В.Б. Не все, естественно, но я говорю о так называемой элите…