Газета Завтра 50 (1202 2016)

«Небывалая напряжённость духа сделала Блуа писателем-новатором и в стилистическом смысле: до него так напряжённо не писал никто. Своим обличительным и мистическим пафосом он открыл новую главу в развитии французского языка» (Н.Струве). Переводчику и поэту Антонию Родионову удалось «конгениально» передать неповторимый стиль Леона Блуа. Вчитаемся: «Мария-Антуанетта родилась в День поминовения всех усопших верных. Церковь воспевала гнев и страшный суд справедливого Судии. Все католические храмы оглашались рыданиями ныне живущих, молящихся об усопших. Мария-Антуанетта, белокурая Дама Смерти, что ужаснее и красивее символической смерти с косой Альберта Дюрера, Мария-Антуанетта, эрцгерцогиня Святой Империи Семи Скорбящих, появилась на свет в этом трауре дней, низвергнувшись из материнского лона в погребальные ризы своей судьбы. Её первые крики кажутся эхом ужасной Прозы, и это эхо безпрерывно звучало в её бедной душе. Оно возрастало вместе с ней в пурпурной трагедии королевских детей, утверждалось в ней, как в своём монаршем дворце – сначала прикровенное, смутно перемежающееся, почти немое и почти глухое в горячем шуме празднеств и безумии приветственных криков обожания народа, более различимое на закате этого столь краткого счастья, потом внезапно ставшее безграничным, доминирующим, оглушающим как гром – в ниспавшей ночи смерти Монархии. Самое душераздирающее в литургических песнопениях слилось с её первым вздохом и было заглушено её победоносным криком обожаний и оскорблений всех её тридцати семи лет. Труба горнего ужаса привносила безконечность своей тревоги к радости колокольного перезвона и тщеславным канонадам в честь её крещения; толпа мертвецов подобно океану обступала хрупкие ножки её колыбели, в которой дремали все печали истории; ужасы Страшного Суда подобно полёту чёрных голубей парили над этой невинностью, которую никогда не могли потрясти даже все безчисленные и самые изощренные поношения. Священное Писание, Трон, Суд, шаткое спокойствие праведных, нечеловеческое оцепенение природы и смерти – такова была песнь рождества и эпиталама, исполняемая в необычайно грустном миноре во мраке брачной ночи невидимым хором ста тридцати двух раздавленных на площади Людовика XV. Когда королева Франции пойдёт на казнь, она сможет услышать её последний раз, и это будет эпиталама вечных свадеб при её восхождении на небеса. Тогда день действительно будет рождён от слёз, от сердца, разбитого в прах, от разделения с проклятыми, от надежды, обращённой к Богу, как одинокая башня в неугасимом пламени жертвоприношения! Какая необыкновенная судьба, и какая необычайная честь! Несомненно, ряд других великих мучеников уже стали светочами Искупления, и мы знаем, что в центре каждого столетия есть трещина, подобная оврагу, образованному потоком крови невинных, пострадавших вместо виновных. Но я не думаю, что какое-либо из несчастий, переживаемых человечеством, когда-либо могло удерживать в руках столько красоты, алебастр столь чистый и столь тупо разбитый кровавым молотком революционных увечий. Мария-Антуанетта восходит к апофеозу своего унижения с короной на голове, со скипетром в руке, своими двумя стопами попирая триста тысяч голов зевак, собравшихся поглазеть на её казнь. Отвратительный резак гильотины предстает как Лабарум и поворачивает ход истории. Сим победиши, о девятнадцатый век! До этого дня, 16 октября 1793, уже видели, как королевы обезглавливают королев, не видели, как королеву на законном основании гильотинирует Сброд, Сволочь, это Хамово отродье – их величество наших дней. У отрицателей Бога арест такой особы непременно должен был быть произведён в соответствии с их судебной практикой. Мне скажут, что это начало общества и конец высшего света. Я же вижу здесь конец Салического Закона, и как раз этого не увидело грандиозное революционное слабоумие. Мария-Антуанетта поступила как св. Дионисий. Она подобрала свою отрубленную голову и стала править в полном одиночестве, с головой в руке. Правление несокрушимое, то, которое впредь не смогут упразднить ни мятежи, ни плахи, ни расстрелы, ни пушечные канонады, ни сожжённые столицы. Гильотинированная Королева впервые будет править поверх всех императорских и королевских диадем и поверх мерзкого бисера наших бургграфов-парламентариев. Это будет продолжаться, пока в Европе не остановится последнее мужское сердце, не угаснет последнее женское целомудрие, последняя искра рыцарского гнева христианской совести!».