Газета Завтра 500 (25 2003)

Александр ПРОХАНОВ. Я впервые увидел вас в начале постсоветского политического ренессанса, когда вы с Михаилом Астафьевым, очаровательным человеком, которого я впоследствии полюбил, выступили в роли лидеров Кадетской партии. Это было столь же экстравагантно, как если бы вы возглавили, например, общество волхвов. И хотя Кадетская партия, представленная столь многочисленно и таким элитарным воинством, как вы и Миша Астафьев, на самом деле оказалась одним из вариантов советского миросознания, я проникся ощущением, что это все равно явилось событием. Это был политический поступок, политическая акция, которую трудно было ожидать от вас, кафедрального интеллектуала. Расскажите, как вы оказались в Кадетской партии.

Наталья НАРОЧНИЦКАЯ. Когда произошел декабрь 1991 года, я впервые, при своей академической "лености", ощутила абсолютную потребность писать и говорить. Я должна была передать то, что во мне клокотало. Клокотало во мне то, что под флагом прощания с тоталитаризмом нация отдает на поругание отеческие гробы вовсе не столько советской, как трехсотлетней русской истории. С коммунизмом я расставалась без сожаления, но почему ради очередной перестройки-революции надо уничтожать тысячелетнее государство? Французская революция не подвигла французов расчленить свою страну. Наоборот, революционные идеалы у Франции породили наполеоновские амбиции. У нас же Потемкин уже не Таврический, Суворов - не Рымникский, Румянцев - не Задунайский, а Муравьев - не Карский. Мне казалось тогда, что если мы откроем глаза большинству населения на подмену, то оно возопит: "Нас обманули!". Но потом, к сожалению, к 1993-му я поняла, что большинство людей все прекрасно понимали и готовы были со всем расстаться, поскольку в их сознании наши западники все это увязали с репрессиями и надоевшим правлением КПСС. Но для меня такая слепота была невыносимой: Потемкин-то стал Таврическим вовсе не при Сталине, а при Екатерине Великой, а окно в Европу и выход к Балтике открыл не Ленин, а Петр Великий...

Идея использования символа Кадетской партии не случайна. В 90-е годы вся дискуссия, при всей ее яростности, велась между двумя кузенами, наследниками исторического материализма - ортодоксальными кпсс-коммунистами, и постсоветскими либералами, выпестованными в "демократической платформе КПСС", вобравшими все космополитические и антирусские аспекты учения. Они полемизировали, не выходя из постсоветской логики, даже не вводя в дискуссию "Россию, которую мы потеряли". Кадетская партия была символом того, что мы хоть один шаг делаем назад от революции и напоминаем, что до коммунизма была тысячелетняя Россия, а территория вовсе не является "соединением под сиянием пролетарской революции" с неба упавших в 1917 году независимых наций. Но такая парадигма не могла быть принятой тогдашним обществом без упаковки в "демократические" формы. Поэтому кадеты с их "просвещенным патриотизмом" (сейчас мне кажется жалкой эта извинительная формула) и демократией казались подходящими для момента.

А.П. Полагаете ли вы, что ваш третий путь являлся путем, реставрирующим предбольшевистскую Россию? Считаете ли вы, что ваш третий вариант национального поведения - это великая святая православная монархическая Россия?

Н.Н. Я могу так считать только теоретически. Но если быть реальным политиком, то надо будет, наверное, сказать, что такая идея в сегодняшнем атеизированном обществе - это романтический национализм. Ибо подлинное православное самодержавие возможно только при единстве христианского идеала самодержца и народа, это религиозная идея, не принадлежащая философии прогресса. Без религиозной приверженности идее искания Царства Божия и Спасения, а не построения Царства человеческого на земле, не может быть православного самодержавия. Я с огромным уважением отношусь к монархической идее и считаю ее в чистом виде максимальным выражением православной идеи в государственности.