Газета Завтра 505 (30 2003)

Общая нестабильность ситуации как в Грузии, так и в Абхазии позволяет предполагать, что в ближайшее время накопленный здесь конфликтный потенциал будет проявлен в каких-то неожиданных для международного сообщества формах, в которых значительную роль будет играть как внутригрузинская и внутриабхазская оппозиция, так и "аджарский фактор". При этом роль Шеварднадзе, несмотря на весь его дипломатический опыт и заслуги перед Западом, особенно США, можно считать в принципе завершенной. На территории бывшей Грузинской ССР складывается принципиально иной баланс сил, не оставляющий места нынешнему режиму.

АПОСТРОФ

Руслан Бычков

29 июля 2003 0

31(506)

Date: 29-07-2003

Author: Руслан Бычков

АПОСТРОФ

Юкио Мисима.. Море изобилия: Весенний снег.— СПб.: "Симпозиум", 2003.— 416с.

На русском языке появилась первая книга тетралогии "Море изобилия" — во многом итогового произведения Ю.Мисимы — этого, как говорили иные критики, "самого неяпонского из японских писателей".

Роман "повествует о трагической любви юного потомка самураев, одержимого стремлением к истинно аристократической утончённости". Собственно, этими словами, позаимствованными из аннотации к книге, вся сюжетная сторона романа вполне исчерпывается. Но главный (и до чрезвычайности жгучий интерес) представляет не "сюжет", а, так сказать, "фоновое излучение" романа, или, если угодно, "контекст" его. Контекст, заключающий в себе, в том числе, и необычайную фигуру самого автора. Мисима — парадоксальным образом сочетал в себе человека европейской культуры (проникнутого сей культурой до степени утончённости, пожалуй что и декадентской) и, вместе с тем, преданного самым традиционным, почвенно-японским ценностям самурайской традиции. Он и жизнь свою увенчал поступком, приличествующим истинному самураю — совершив ритуальное самоубийство ("сэппуку") после неудачной попытки военного переворота, предпринятого возглавляемой им праворадикальной организацией "Общество щита". "Путь самурая есть смерть" — слова из священной книги "Хагакурэ" (помимо всего, Мисима составил комментарий к сей книге — жест, в высшей степени традиционный). И все книги, и вся, как удостоверено кончиной, жизнь Мисимы были, по его же словам, "взгляд на жизнь с позиций смерти в противоположность взгляду на смерть с позиций жизни".

В современной, погружённой в либеральное безвременье, России подобные формулировки должны восприниматься совершенно по-особому. В окружающем унылом мире вроде бы "мир и безопасность", но, предупреждает Мисима, "война действий закончилась, но на смену ей пришла война чувств. Этой невидимой глазу войны толстокожий человек не ощущает, да, должно быть, и не верит в такое. Но всё равно эта война определённо началась, и в ней участвуют молодые, специально избранные для этой войны… Я думаю, что так же, как на настоящей войне, в этой войне чувств будут погибать молодые. Может быть, ты будешь одним из них — такова судьба нашего поколения… И ты готов на смерть в этой новой войне. Ведь так?". Слова эти относятся к главному герою книги, "юному потомку самураев", который, несмотря на всю свою "изнеженность" и болезненную утончённость, "чудесным образом воскресил в себе призраки тех времён", "мятежного, сейчас уже забытого прошлого, когда никто не боялся тюрьмы и казни", когда "призраки смерти и тюрьмы бродили рядом с жизнью", "когда женщины спокойно мыли посуду в реке, которая несла трупы". Но слова эти с полным на то основанием можно отнести и к автору, ибо декадент Мисима стал поистине одним из последних самураев Японии, чей отчаянный призыв к национальному Величию оказался чужд и непонятен ни армейским чиновникам, ни быдловатой солдатской массе, только лишь формой одежды напоминающих воинов Императорской Армии, духом же уподобившихся "презренным торговцам". И здесь весьма уместно ещё одно сопоставление — сопоставление с Достоевским, чьё имя, как правило, связывают с патологическими состояниями русской национальной психеи (к примеру, "Исповедь маски" у Мисимы — роман точно "достоевский" по филигранной анатомии малейших психологических извивов). Однако Достоевский-романист и Достоевский-публицист являют собой два поразительно несхожих меж собой образов. Если первый — весь излом, весь "достоевщина", весь декаданс, весь психопатология, то второй — весь здравие душевное и телесное, весь осмысленная преданность и яростная защита русских коренных начал. Сие видимое противоречие находит своё объяснение в том, что главной своей целью Достоевский полагал слитие утончённо-аристократических, европейских дворянских идеалов и органических, почвенно-народных идеалов в новом, но одновременно верном преданиям старины, гармоническом синтезе. Он предрекал: "Народная правда сольётся с нашею, и мы пойдём вместе. Близится время". Характерно и то, что на объявление Мисимой о начале переворота военные вырожденцы ответили насмешками, среди коих было и слово: "Идиот!"…