Газета Завтра 523 (48 2003)

— Вы проработали в нашей стране 20 лет, приехав в СССР в качестве корреспондента итальянских коммунистов. Как вы можете оценить степень свободы в современной России? Отмечу, что по данным организации "Репортеры без границ", Россия стоит на 148-м месте из 166 исследованных стран по этому показателю.

— Я был корреспондентом "Унита". Жил первые 8 лет в России именно как корреспондент коммунистической газеты. Но отличался от всех других корреспондентов, потому что и тогда честно говорил о том, что я видел. Здесь свобода слова сейчас — очень относительная идея. Есть определенные моменты: человек может писать вещи, которые раньше невозможно было писать, формально не существует никакой цензуры. Но существует фактически всеобщая цензура. Сам факт, что здесь уже нет прямых телевизионных передач, все записывается заранее — значит наблюдается заранее до эфира — это уже очень серьезный показатель. И есть большая доля самоцензуры. Журналисты об этом знают: есть темы, которые лучше не затрагивать. Например, я был здесь во время выборов в Чечне. Выборы в Чечне были полностью, по-моему, сфабрикованы. Никаких сомнений по этому поводу у меня нет.

Но самое важное, что никто из журналистов не поднял проблему, мне об этом неизвестно по крайней мере. Все, что я видел, — это была единодушная тотальная позиция. А это ненормально. Потому что не может быть, что все одинаково думают в такой свободной стране, как Россия сейчас. Шучу, конечно.

— Будут ли иметь желаемый результат забастовки против увеличения пенсионного возраста, прокатившиеся по Италии?

— Забастовка была очень мощная. Но у нас тоже происходят странные вещи. Раньше, до 20 лет назад, тоже были такие мощные демонстрации, всеобщие забастовки со всеми едиными профсоюзами. Разные профсоюзы едины в резком отрицании этого проекта правительства. Тогда, когда эти сильные забастовки шли, была реакция и парламента, и политических партий, и правительства. Они должны считаться с этими манифестациями. А сейчас как будто ничего нет. Бастуют — ну и что? А правительство продолжает действовать, как и прежде. Значит, правила политической игры уже довольно глубоко изменились.

Я считаю, что это тоже эффект монополизации системы средств массовкой информации. Если допустим, целый день бастуют 2-3 миллиона людей, а вечером все тележурналы единодушно об этом молчат и никакой информации по этому поводу нет, значит, 50 миллионов остальных итальянцев не знают, что забастовка происходила, как она происходила. Поэтому политической эффект нивелируется. Ни для тех, которые бастовали — их семьи знают, их друзья знают — но остальное население изолировано от этого, не знает, не понимает.

Когда система массовой информации в руках правительства, когда нет возможности выражения разных позиций, нет плюрализма информации -это фактор искажения реального демократического процесса. Поэтому трудно сказать, насколько итальянские рабочие могут защитить право на пенсию.

— Согласны ли вы с тем, что социальные завоевания рабочих западных стран стали возможны благодаря нашей революции, образованию Советского Союза? Капиталистам Запада было чего бояться. И не наблюдается ли наступления на эти завоевания после распада СССР? Может, именно потому правительство Италии решило наступать на права трудящихся, что уже им некого бояться?

— Я считаю, что отношения между двумя явлениями, конечно, существует. Существует глубоко. Оно не прямое. Это ясно: исчезновение Советского Союза означало, что все эти 15 лет мы наблюдали очень явно, что капитализм, особенно американский капитализм, стал более агрессивным, односторонним. Нет препятствий. Они считают себя не только победителями, но и что вправе делать все что угодно. Потому что нет противовеса внутри, во внешней политике то же самое. Это ясно ощущается.