Газета Завтра 599 (20 2005)

Архангельская журналистка Нина Орлова, с которой мы когда-то служили в "Правде Севера", рассказывала мне, как Федора Абрамова выставили на Государственную премию, и редактор газеты послал её в Верколу узнать мнение сельчан о великом для деревни событии: "…Председатель сельсовета Глеб Матвеевич, лось такой здоровый, посоветовал мне поговорить с Александрой Федоровной Мининой. Была ранняя осень, но сумерки уже густые, мы шли наискосок по пустырьку, веркольцы возвращались с работы, огоньки мерцают в окнах, и такая тишина была в природе, что слышно было даже шорох травы под легким ветром. А Глеб-то Матвеевич, мой сопроводитель, куда-то вскоре упорол, а я почти по-пластунски крадусь в незнакомой местности, а народ-то из сумерек, приостанавливаясь, задушевно приветствует: "Здравствуйте". И так мне стало спокойно, благодатно на душе. Я открыла дверь в избу, а там, на фоне окна, за столом у самовара сидит старушка высоконькая в красном повойнике. Я загляделась, на порог-то высокий ступила, да как башкой-то о притолоку: ой! И только услышала: "Девка-то убилась". И вот сижу на стуле и опомниться не могу, а председатель сельсовета мне в лицо дует. Четыре дня я прожила в той избе и влюбилась в хозяйку. Спрашиваю однажды: "Александра Федоровна, вы почто повойник-то носите? Сейчас никто уже не носит". А она: "Когда я замуж-то вышла, муж-то и говорит: "Ой, Саня, повойник-то как тебе идет". И вот ушел на войну, и пришло известие, что пропал без вести. И вот думаю с той поры: а может, он и не погиб на фронте (76-й год уже стоит на дворе), а может, ему память только отшибло, и вот он вернется в ум-от, да вспомнит обо мне и вернется. А как зайдет в избу, увидит меня без повойника и скажет: "Ой, Саня, ты меня уже и забыла". Я, девушка моя, уже сколько повойников-то износила по сю пору. "И вот она рассказывает свою судьбу, а у меня мороз по коже. "А ночью-то, говорит, лягу на печку, сплю, и вдруг как стукнет в окно, я-то кубарем слечу. Ой-ой, кто-то в окно брякнул..! Не муж ли с войны пришел? Гляжу в стекло, а там только метель метет…". Потом наш разговор и на Федора Александровича перешел. Хозяйка-то и говорит: "Федьку-то мы любим, Федька-то наш — золотой человек. Тут много чего про него зря наврали, путаники.. А он сказал однажды, выступая в деревенском клубе: "Без Верколы-то мне и не жить бы…". Эта женщина сыграла огромную роль в моей жизни, через неё-то, может быть, я и в православие вошла, через её смирение, терпение, любовь к ближним.

Ну, я приехала в Ленинград, рассказала Федору Александровичу о поездке в Верколу, он так и засиял весь. И все повторял: "Веркола моя, Веркола…" В те дни прибыл с гастролями театр из Москвы, показывал "Деревянных коней". Абрамов очень волновался. А люди плакали в зале. Я почувствовала, как и у меня в груди спазмы начались, хрип из меня идет и остановиться не могу. Спектакль кончился, Абрамова вызвали на сцену. Он вышел на сцену весь в черном, а из зала народ кричит: "Спасибо за правду!" Эту правду, которую приняла у Абрамова вся Россия, — так вот эту правду дала писателю родная деревня".

СОЗИДАЮЩИЕ

СОЗИДАЮЩИЕ

Савва Ямщиков

Савва Ямщиков

СОЗИДАЮЩИЕ

Учась в Московском университете и сразу избрав для себя путь, по которому иду и сейчас, — путь изучения древнерусской живописи, реставрации, охраны памятников старины — я, конечно, не оставался в стороне от занятий русским изобразительным искусством XVIII — начала XX века. Должен сказать, что мне и моим сокурсникам повезло, потому что русское искусство этого времени нам читал совершенно удивительный рассказчик — профессор, заведующий кафедрой Алексей Александрович Федоров-Давыдов.

Проходили занятия не в университетских аудиториях — раз в неделю мы на два с половиной часа встречались с Алексеем Александровичем в залах Третьяковской галереи и слушали монографические лекции об Александре Иванове, о Карле Брюллове, о Михаиле Врубеле. Это было не менее интересно, чем самое захватывающее кино, а тогда выходило много хороших фильмов. Мы любили погулять-побаловаться в окрестных заведениях на скудные свои стипендии и зарплаты, которые получали в реставрационных мастерских. Но с лекций Федорова-Давыдова никто не уходил. Если он рассказывал о Венецианове, мы как будто проживали два с половиной часа вместе с Алексеем Гавриловичем в его имении, с его героями, его знакомыми — с Карамзиным, Пушкиным, Гоголем. А в лекциях о Врубеле, Серове представал сложный мир конца XIX — начала XX века, когда готовилось разрушение Русской империи и Россия содрогалась от предчувствия той трагедии, которая уже стояла на пороге.