Газета Завтра 751 (15 2008)

Ленин как будто был прав, сделав упор на новой социальной организации — союзе рабочих и крестьян под руководством "партии нового типа". Эта доктрина, как нас учили, позволила разрешить тяжелейшие проблемы: и захвата власти, и военного коммунизма, и НЭПа. И всё же в ней Ленин упустил ту сторону, которую Толстой скрыл за недомолвками "непротивления злу насилием". Недаром о Толстом говорили, что он обошёл два великих момента в исторической жизни: зарождение и разложение — то, что связано с неправильным и часто преступным. Сегодня мы бы сказали: то, что связано с хаосом и катастрофой.

Толстой обошел тот необъяснимый факт, что источником силы, который и оживлял потенциал социальной организации, была нарастающая духовная страсть рабочих и крестьян, а точнее, всего народа. Она уже была предъявлена и в странном движении землепроходцев и казаков, в Разине и Пугачеве, в монахах и сектантах, бродягах и анархистах, в Пушкине и Менделееве. Это был разгон огромного духовного реактора, который в начале ХХ века втянул в себя всю страну. Адекватного объяснения этому явлению мы пока не имеем, и целая армия ползучих кропателей сегодня пытается отвлечь от него внимание нашей молодежи.

Этот реактор еще тогда хотели остановить и разрушить многие, даже противостоящие друг другу, силы — монархисты и либералы, ортодоксальные марксисты и черносотенцы. Не получилось — все они и сами были втянуты в этот процесс. Надо прочесть целиком всю русскую поэзию Серебряного века, чтобы почувствовать, как раскручивался ураган революций.

Какой же русский мыслитель освоил диалектику социальной организации и духовной страсти человека? Несомненно, это был Достоевский. Тот самый, которого Чубайс до сих пор хочет "разорвать на куски" — тоже весьма показательное признание. Но его прозрения были настолько противоречивы и трагичны, что мы всегда брали у него лишь какую-то одну часть, которая в каждый момент не слишком нас напрягала. Но сегодня нас "припёрло" так, что пора хотя бы обозначить все главные грани образа нашей грядущей катастрофы — даже если нам не удастся их удовлетворительно соединить.

Ясно, что в своем анализе человека и общества Достоевский доходил до "последних", вопросов и был, по сравнению с Толстым удивительно жесток. Какое уж тут непротивление злу, у него зло — составная часть души, с которой добро находится в единстве и борьбе. У него человек — это Алеша, Иван, Дмитрий Карамазовы, их отец и Смердяков в одном существе. Что значит свобода такого существа? Как она возможна без оков социальной организации? И что значит социальная организация такого человека без контроля вооруженных мечом идеалов? Достоевский дополняет равновесную модель человека Толстого картиной хаоса, сломов, переходов и катастроф в человеке и обществе. Это постклассическое видение человека, адекватное тому реальному вихрю, который закрутил русское общество. Недаром в истории науки проведена параллель между методологической основой мышления (и даже понятийного языка) Достоевского и Эйнштейна. Эйнштейн в физике и Достоевский в человековедении — основатели философии становления и изменения, в отличие от философии бытия и равновесия.

Что же это нам дает для понимания нынешнего момента? Как минимум дает нить, чтобы в главных чертах понять тот смысл дела Сталина, который нас притягивает и сегодня. Достоевский сформулировал проблему совмещения иррациональной природы человека и его потребности в свободе с рациональной социальной организацией. Ленин это противоречие игнорировал. В его логике фактора иррациональности не было, социальная справедливость поддавалась математическому расчету Госплана. Производительные силы подорваны? Нужен НЭП!

И в этом была большая правда — "Хлестнула дерзко за предел / Нас отравившая свобода". Значит, "страну в бушующем разливе / должны заковывать в бетон". Как же соединить несоединимое? Идти с проповедью любви и ожидать морального самосовершенствования? По Достоевскому тут и коренилась главная трагедия революции. Он сформулировал ее в своей главе "Великий инквизитор" в романе "Братья Карамазовы". Эта глава в юности казалась нам абстракцией, философским отступлением, прямо не связанным с судьбой Карамазовых. А сегодня мы читаем её совсем другими глазами. Да это всё про нас!

Не знаю, как трактуется эта притча в литературоведении, но, кажется, всегда считалось, что этот Инквизитор — антипод Христа. Он занят созданием и поддержанием социальной организации. И ради блага людей, как он его понимает, подавляет их свободу мысли и воли. Он бросает Христа в тюрьму и говорит ему: "Кому же владеть людьми, как не тем, которые владеют их совестью и в чьих руках хлебы их. Мы и взяли меч Кесаря, а взяв его, конечно, отвергли тебя и пошли за ним", то есть за дьяволом.