Газета Завтра 766 (30 2008)

Скульптурная гоголиана Николая Предеина — наиболее впечатляющее из того, что я видел в последние годы. До сих пор каноническим и непревзойденным считается памятник, созданный Н. Андреевым и стоящий во дворе дома 7а по Никитскому бульвару в Москве. Уже век он безраздельно занимает наше воображение.

Предеин лепит своего Гоголя. И хотя влияние предшественника очевидно, он пытается увидеть Гоголя не в минуту скорби и отчаяния, а в минуту веселую, смешную. Творец самой веселой комедии в русской литературе у него и комичен, и не защищен. Предеин любит в Гоголе "маленького человека", не забывая, впрочем, как велик созданный им мир.

Оттого его Гоголь предстает в удивительном многообразии. Он и дитя, и мудрец, он отшельник, и он не чужд компании. Маленькие гоголи, собравшись вместе, следуют один за другим, как утята за матерью-уткой. И по мере движения к головному Гоголю заметно прибавляют в росте. Жалость, жалость и жалость пробивается при виде этой композиции в сердце.

Предеинского Гоголя хочется приласкать, прикрыть, в чем, кстати, он не раз нуждался при жизни.

Вот Гоголь окаменел в удивлении, как безымянный поручик в "Мертвых душах", который по ночам в гостинице примеривает одну пару сапог за другой. Зачем он это делает? Неизвестно. Но в пустяке виден человек. Ему безмерно скучно, и он страдает от одиночества.

Мотив одиночества очень силен в скульптурных сюжетах Предеина. Гоголь один, вокруг пустота. Только раз появится рядом с ним Пушкин в непомерно высоком цилиндре, но Гоголь отвернется и от него, опустив голову в воротник шинели.

В этой шинели он спешит в департамент, смущенно вглядывается в птицу, присевшую на его плечо. Он и сам птица: и фамилия птичья, и нос птичий, и полы шинели, распахиваясь, похожи на крылья. Кажется, прибитый тяжестью камня к земле, он готов воспарить подобно чичиковской тройке, которая из дорожного снаряда наивного русского плута превращается в птицу-тройку. И только след пыли, поднятой с дороги, скажет, что эта тройка только что мчалась по тракту.

Печальный Гоголь чаще всего смотрит (как у Н. Андреева) вниз. Но — пронеслось мгновение! — и, вынырнув из глубины тайны, он устремляет взор в небо, откликаясь на призвавший его оттуда глас.

Без шинели ему совсем одиноко, он худ, дрожащ и прижимает к груди зябнущие руки. Или — вытягивает их по швам, покорно отдаваясь тому, что его ждет. Но это уже Гоголь графический и не тот, что в скульптуре. Здесь — в графике — он, стоя на коленях, шепчет молитву, над ним проносится видение креста, он почти пустыми глазами смотрит на пламя свечи, готовой погаснуть. Крест то зловеще реет над ним, предвещая близкую смерть, то делается последней опорой, к которой он прижимается всем своим существом.

Гоголь и крест, Гоголь и смерть, Гоголь и дьявол, Гоголь с широко раскрытыми в безумье глазами (дань версии о его помешательстве), Гоголь в колпаке звездочета (намек на прорыв в космос) — это Гоголь штампов и клише. Это Гоголь символистов и декадентов.

Мне ближе Гоголь, который ни у кого не заимствован, в изображении которого первенствует печальный комизм его фигуры. Этот Гоголь может уйти в себя, как уходит он в глубину материала, из которого изваян, покрыться налетевшим туманом, стирающим ломаные линии и углы. Но и в тумане я слышу звук струны, которым заканчиваются "Записки сумасшедшего". Это звенит струна сердца Гоголя.

Он не титулярный советник, вообразивший себя испанским королем, не гений тьмы, как называл его В.Розанов. Это Гоголь, смех которого, по его собственному выражению, "светел".

За трепетную опеку над ним, за отданную ему художником нежность я не нахожу в себе ничего, кроме благодарной радости и пожелания роста таланту из Екатеринбурга.

Игорь Золотусский, лауреат Солженицынской премии

Даниил Торопов АПОСТРОФ

Александр КАН. Пока не начался Jazz. — СПб.: Амфора, 2008. — 279 с.

Долгое время джаз для меня определялся через набор отрицательных клише: "музыка толстых" или "мёртвая музыка", и само собой "Сегодня он играет джаз, а завтра — Родину продаст".

При внимательном рассмотрении оказалось, что "толстых" среди джазменов меньше, чем в роке или симфонической музыке; мертвечина не играет ведущей роли, найти интересное и яркое не сложно. И продавать родину мало кто собирался. Более того, немало людей, олицетворяющих джазовую культуру, в девяностые и последующие годы занимала и занимает позиции, именуемые в политкорректном пространстве не иначе как красно-коричневые.

Новоджазовое движение семидесятых и восьмидесятых — интереснейшая страница культурной жизни СССР. Новый джаз, фри-джаз, или авангардный джаз отпочковался от классического джаза в середине прошлого века в США. "Отличается гораздо большей свободой выразительных средств, даже неким радикализмом". На русской почве свободный джаз получил большое признание, нашёл твёрдую почву.

Александр Кан — один из ведущих экспертов в области нового джаза, критик, продюсер, в восьмидесятые организатор основных событий в области новой музыки в Ленинграде.