Газета Завтра 795 (7 2009)

Кристина (Скарлетт Йоханссон по прозвищу "В каждом рисунке солнце"; завтра не будет такого кино, где бы она не играла) также не избежала мировой культуры. Весь предыдущий отрезок жизни она убила — кто знает, тот поймёт — на съёмки в короткометражном фильме, который ей опротивел. Страсть без страдания для Кристины немыслима. Кроме того, блондинка зачем-то делает вид, что учит китайский. Знакомые типажи? Ещё как! В московских ВУЗах таких можно вылавливать даже сейчас, только они ездят не в Барселону, а "на выходные" в Питер; летом — в Крым. Манеры и лексикон, впрочем, остаются незыблемыми. Фемины обмениваются между собой репликами "Классно!" и "Клёво!", но при случае любят и поболтать "о высоком": о модерне, дизайне. Их круг общения им под стать. Ключевым словом и последним писком гаснущего по мере взросления интеллекта здесь остаётся слово "креативный": "У нас удивительный дизайнер. Он очень креативный. Мы выбрали модерн пополам с античностью".

Побродив по городу и увидав произведение сюрреалиста, представляющее собой разноцветную непропорциональную даму, Кристина и Вики (именно в такой последовательности) задумываются и о личной жизни. Они знакомятся с Хуаном Антонио (кстати, типичный ход Аллена — персонаж Хавьера Бардема получил такое имя в честь автора бессмертной "Смерти велосипедиста"). Начинается дружба с этаким мачо, про которого только и известно, что прошлая его семейная жизнь сопровождалась некоей Леной, жуткой драмой и поножовщиной. Парень не теряет времени даром, при этом методы обольщения просты настолько, что остаётся лишь удивляться, как они работают до сих пор. Немного вина, пара-тройка недвусмысленных намёков, собачий взгляд и непременное приглашение "послушать хорошую гитарную музыку". Конечно же, он художник. Из тех, чья мазня заставила бы даже такого ценителя, каким был Никита Сергеевич Хрущёв, признать высокие достоинства холстов нелюбимых им "абстракцистов". Приятели Хуана — тоже отъявленная арт-богема. Их бессодержательный трёп будет служить подходящим саундтреком для смятения чувств наших героинь.

А вскоре, согласно всем кодексам сцены, появится и одержимая мегаломанией "бывшая" Хуана Антонио (Пенелопа Крус) с возгласом "Водки!" на устах, та часть его, где летающими гильотинами проносились "ножи и стаи упрёков". Объявится и одномерный жених горемыки-Вики, и прочие — совсем уж случайные — персонажи, любовный треугольник под ударами молота обречённых чувств среднего класса превратится в многогранник, а кончится эта "википедия" неслыханных любовей, как и мириады предыдущих подобных им, ничем. Прилетели — улетели. Повздыхали — позабывали.

"Неверо-неверо-невероятно", но факт. Ртутная, юркая, как фретка, муза хлипкого очкарика по-прежнему переменчива, словно женщина в состоянии интоксикации. Каждый из сегментов, на которые условно раскладывается творчество оптимистичного нытика, сделал бы честь любому — мы подчёркиваем, любому! — автору, навечно мумифицировав его в архивах как "продолжателя традиций братьев Маркс", "нового Бергмана" или даже классика "чёрной серии". Говоря проще, наследия Вуди Аллена хватило бы на сотню Ирвинов Алленов и Аланов Аркинов, Вупи Голдберг и Вуди Гатри. Но, исчерпав одну из названных тем, маэстро Кенигсберг самым бессовестным образом переходит к новой, прямо противоположной, сохраняя при этом свой хитрый почерк.

Он был бытописателем местечкового хаоса семитов, снобизма учёных котов-интеллектуалов Нью-Йорка, воссоздавал то галлюцинаторный туман кошмаров доктора Калигари, то сладкие девичьи киногрёзы. В тех фильмах, где играл сам, на хорошей скорости мельтешил, тряс головой, махал руками, поминутно жаловался на жизнь, умирал, воскресал, охотился на Наполеона, бывал загипнотизирован, а однажды так и вовсе оказался не в фокусе и сделался размыт. Вот как жил на экране Вуди Аллен, успевая при этом ещё и писать книги, а также неуклонно "чтить пятницу", лабая в джаз-клубе на кларнете. В тех лентах, где его не было в кадре, гангстер-якудза нарекался Сэмом Московицем, "Американская трагедия" Драйзера превращалась в волнующую сказку о том, что можно убить, и тебе ничего за это не будет, туповатый громила оказывался умницей и гением театра, а белый след реактивного самолёта рисовал в небе отчаянный возглас: "На помощь!" Наиболее разнообразный — а потому и автобиографичный — персонаж автора, хамелеончик Зелиг из одноимённого фильма, при виде Гитлера становился нацистом со свастикой на рукаве, а при виде китайца — низкорослым и узкоглазым кули. А самое ценное в фантазиях Кенигсберга то, что они — пусть на краткий миг — но заставляют поверить: "Человеку доступно решительно всё!"