Газета Завтра 803 (67 2009)

Пока еще свободный Интерент выдает бесконечную череду сообщений протестного рода: в Угличе около пятисот человек ( много для райцентра) митинговали против роста тарифов, безработицы и нищеты. В шахтерском Зверево пикетировали здание администрации в поддержку голодающих шахтеров. В Астрахани строители канала объявили бессрочную забастовку по причине невыплаты зарплаты. В Каменске-Уральском прошли демонстрации против нищеты и увольнений. На Уральском алюминиевом заводе планируется сократить в цехах половину штата. Работницы швейной компании в Курске предупредили администрацию о начале забастовки, если не будут возвращены долги по зарплате. В Воронеже на авиационном заводе независимый профсоюз организовал митинг протеста. В Таганроге бастуют работники крупной торговой сети — нет зарплаты. Объявили о забастовке новосибирские водители мусоровозов. Там же прошел митинг против Единого госэкзамена. В Петербурге группа анархистов под лозунгом "Глобальному угнетению — глобальное сопротивление" прошествовала по Синопской набережной. Преподаватель философии в индустриальном колледже Хабаровска изгнал со своих лекций студентов, верующих в Бога. Турфирмы лопаются одна за другой. Народ ломанулся в Турцию дикарями, как бывало в Крым. А президент Россйской гильдии пекарей и кондитеров Юрий Канцельсон сообщает, что "разработан антикризисный хлеб". В нем большой объем занимают соевые компоненты. Благодаря чему пекари сэкономят жиры и сахар. В итоге буханка обойдется в шесть рублей.

Приятного аппетита!

Иван Миронов ЗАМУРОВАННЫЕ Окончание. Начало — в N 5-6, 8, 10, 13

ПРИЗРАК СВОБОДЫ

Вторник. В полвторого заказали с документами на "м". "С вещами!". И нет другого слова, способного скоро и резко перелистать страницы отмеренного.

— Ваня, на свободу! — первым среагировал Жура, тряхнув меня за плечо.

— Тихо, тихо, Серый, какая на хрен свобода, — перебирая в голове возможные варианты, отмахнулся я от сокамерника.

— Вано, могут погнать, — почесал затылок Сергеич. — Смотри, за три дня сориентировались, что дальше тебя держать глупо…

— Сомневаюсь, — я врал, и в первую очередь себе. — Так просто соскочить не дадут, крепить будут до последнего.

Мирок, суженный сознанием до двадцати квадратов тюремной жилплощади, в мгновение начал лопаться, воображение расширяло границы реальности: ворота "Матроски", "кошкин дом", "трамвайные пути", "нимб высоток" растворяли железную клетку забытой далью. Я пытался гнать эту суррогатную радость, заставляя себя рассчитывать на худшее. Но надежда упорно продолжала приводить свои аргументы. Свобода?

В прострации я стал собирать вещи, по нескольку раз перекладывая их из сумки в сумку.

— Ваня, ты как выйдешь, посвисти, чтобы мы знали, — зазвенел с верхней шконки Жура. — Ты умеешь громко свистеть?

— Да замолчи ты! — Сергеич хлестко врезал единственной ладонью Журе по шее.

— Ты чё творишь, дядя? — встрепенулся контрабандист. — Ванька-то уходит. Чуйка у меня.

— Давай, Вано, по кофейку на дорожку, — Сергеич похлопал меня по плечу.

Усевшись по обе стороны самодельного столика — Сергеич на шконку, я на топчан, выдуманный из ведра, разлили кипяток по кружкам — запузырился аромат молотых зерен. Вмиг стало тепло и грустно. Сергеич достал из пластиковой майонезной банки ломанные подслащенные сигареты. Разлохмаченные приемщицей папироски вспыхнули, оживив кофейный чад терпким табачным переливом. Впервые за полтора года пришло ощущение дома, наполненного близкими душами, неистребимой верой, несгибаемой волей и не истощающимся счастьем, где с любовью и смирением принимаешь каждый новый день, дарованный Господом. Владимир Сергеич собственным примером выписал нам запрет на малодушие, уныние, отчаянье. Он не сдавался, и нам не оставлял выбора, он улыбался и мы смеялись, он шутя превозмогал дикие боли, и мы боялись плакаться даже в свою рубашку, забыв проклятия, благословляя судьбу.

Сергеич задумчиво отхлебнул кофеёк.

— Вот ведь жизнь. Может, больше и не свидимся, — прозвучало уверенно, но с пронзительностью порванной струны. В его глазах впервые мелькнула слабинка, поспешно спрятанная в твердом прищуре.

Открыли двери. Пора! Навернулась слеза детской сентиментальности. Не спеша вынесли вещи, крепко обнялись. "Покидая родимый дом"…

Всё! Стена, замороженные тормоза, неподъемный шнифт, и снова эти ненавистные коридоры.

Меня провели в смотровую, в углу которой стояла спортивная сумка, с которой я полтора года назад заезжал на тюрьму.

— Значит, всё-таки уезжаю? Куда?

— Там будет легче. Оттуда уходят, — сочувственно подбадривал вертухай.- Заноси всё в стакан, и пока я там тебя запираю.

Еле утрамбовав тюки и пакеты в дальний, глухой и тесный бокс, я и сам протиснулся в дверной проем. Левую ногу подпирал большой куль со склада, набитый конвертами с газетами и письмами. На каждом из них жирным фломастером была нарисована резолюция оперчасти — "Без права выдачи".