Газета Завтра 814 (78 2009)

30 мая Большой дал "Дягилев-Гала. К столетию "Русских сезонов". По случаю торжества в Москву приехали Пермский театр оперы и балета (Пермь - родина Дягилева) и Парижская Национальная опера. На пути в театр лишний билет никто не спрашивал, ажиотажа заметно не было. Да и день был субботний, теплый и солнечный, нынешний московский житель в такие дни на даче жарит шашлык. Публика, меж тем, собиралась. Прежде всего, было много иностранцев; они приходили целыми группами. Следующий момент: в партере не оказалось ни "монда", ни "тусовки", ни "селебритис". Публика была какая-то подтянутая, целеустремленная, сосредоточенная. Такое впечатление, что вся она состояла в одном тайном заговоре. Но вот к началу гала не оказалось ни одного свободного места, даже служебные - и те оккупированы. Кому-то пришлось занимать ступеньки между рядами.

Третий, заключительный акт, был отдан Гранд Опера. Звездный состав балета представил "Аполлон" Джорджа Баланчина - позднюю редакцию его же балета "Аполлон Мусагет", премьера которого состоялась в Париже в 1928 году, то есть на излете "Сезонов". Балет стал свидетельством охлаждения воли Дягилева к продвижению своей эстетики и рождения Баланчина как балетмейстера: если Дягилев главным называл в балете художника, то Баланчин менее всего зависел от последнего. Баланчин взглянул на балет по-своему и извлек из старой классики и музыки Стравинского стиль, который назовут "неоакадемизмом". О "Мусагете" сегодня можно судить лишь на основе сохранившихся фотографий. Холодок нового стиля, строгая геометрия ар-деко и выразительность застывших поз "белого" балета еще одухотворены присутствием Дягилева. Еще чувствуется атмосфера Олимпа, полная зефирной воздушности и феминной соблазнительности как будто бы бестелесных муз. Редакцией Баланчин актуализировал "Мусагета", и балет заговорил не о боге Древней Греции и его Музах, а о живом, о наболевшем, о самом балетмейстере и его учениках. Пачки муз Баланчин свел к коротким ученическим платьицам, из которого сегодняшняя этуаль Гранд опера Мари-Аньес Жило (Терпсихора) скандально выросла. Да и музы теперь - сама живая плоть, с земным весельем и радостью, с кальвинистской властью разума над чувством. Но отдадим должное: французский балет старается сохранить стиль последнего балетмейстера Сезонов, а прежде танцовщика балета Дягилева и воспитанника петербуржской школы танца, Джорджа Баланчина.

Второй акт был за Большим. Театр показал "Треуголку" Леонида Мясина, "чистейший образец" эстетики Дягилева, его умения искусство сделать жизнью. Либретто - по повести Педро д»Аларкона "Треугольная шляпа", музыку написал де Фалья, сценография Пабло Пикассо. Как и во время премьеры "Треуголки" в 1919 году, успеху сегодняшнего спектакля немало поспособствовал сценический занавес Пикассо. Напряжение группы испанцев, картинно наблюдающих за боем быков, "подзарядило" публику ожиданием испанской страсти, а когда занавес поднялся, то сцена как будто заполнилась ожившими персонажами пикассовских полотен. История о флирте, мнимой измене и любви красавицы-соблазнительницы Мельничихи, её мужа Мельника и старого комичного Коррехидора, он-то и оказался в деревушке в нелепо-пышном одеянии и в треуголке, символе принадлежности к власти (действие - XVIII век), задышала обжигающим солнцем Испании, цыганской пестротой красок и томительно-зазывным ритмом кастаньет. Прима Большого Мария Александрова признавалась, что классической балерине ужасно трудно танцевать на каблуках, но, видя виртуозность, с какой она отбивала финальную хоту, понимаешь: лукавила! Артисты Большого театра, освоившие грамматику испанского танца, сумели - не без помощи художественных мастерских, блестяще воспроизведших декорации и костюмы Пикассо, - передать сценическую магию оригинальной постановки и отстояли честь самого знаменитого москвича Сезонов Леонида Мясина. "Треуголка" сорвала овации, а сидевший недалеко от меня мальчишка лет четырех-пяти неистово бил в ладоши и кричал: "бла-во! бла-во!".

Первый акт был на грани провала, но я вспоминаю о нем, как о милой сердцу русской провинции, с особым теплом. Пермский театр Оперы и балета дал "Половецкие пляски" и "Призрак розы" - два балета Михаила Фокина, которые, едва явились граду и миру, перлами упали в "сокровищницу" мирового искусства. С первым (1909) Сезоны взяли Париж, со вторым (1911) - отстояли в Монте-Карло право завоевателя. И что же сегодня? Попытка реконструировать некогда сенсационные декорации и костюмы Рериха, увы, не удалась. Столбы дыма еще поднимались из приземистых кочевых юрт, еще солнце золотило даль неба, но рериховская передача дыхания степей и таинственности затишья ушла, как вода сквозь песок. О сценографии "Призрака розы" лучше и вовсе умолчать, чтобы не потревожить памяти Льва Бакста. Но музыка Бородина осталась. И если некогда она была главным оружием для вдохновения Фокина, то теперь она стала главным оружием для Пермского балета. Она, как и сто лет назад, пронзала зрителя то негой Востока, то ошеломляла необузданностью темперамента половцев.