Газета Завтра 842 (1 2010)

     Я оказался когда-то в этом краю без всякой мысли чем-либо восторгаться. Приехал работать, чтобы прокормить семью. Попал в Ласковское лесничество, которое в те времена было бойким деревообрабатывающим производством. Производство работало в две смены. По узкоколейке в рабочий поселок Тучу перевозились вагоны, нагруженные различными пиломатериалами. Для рабочих, для всего населения работали столовая, детский садик. Была своя свиноферма. Всем казалось: так и должно быть. Рабочие, отведя детей в садик, шли на производство.

     Разорение России коснулось и этого гнезда. Остается только вспомнить, каким добрым, уютным был детский садик, скольких детей он принял и выпустил. В него успели походить все мои дети. Теперь на его усадьбе располагается конюшня. Приезжают туристы, катаются на лошадях. Хорошо хотя бы то, что здание не осталось бесхозным.

     Закрылась столовая, не стало узкоколейки — рельсы ее разобрали. А ведь строилась она в конце девятнадцатого века, причем от самой Оки, и долгое время играла стратегическую роль. Когда-то по ней ходил пассажирский поезд "Кукушка". Если бы возобновили движение поезда, сколько туристов, промысловиков могло доехать в те места, куда им надо! А сейчас они зачастую теснятся летом в душных автобусах. Разобрав узкоколейку, как будто лишили Мещеру очень важной мысли.

     Многие из рабочих, обосновавшихся здесь, приехали сюда из самых различных сел и деревень: Головановки, Дорофеева, Желанного, Невелички и других. Разумеется, и разговоры этих людей, в частности, лесорубов, с которыми мне довелось некоторое время поработать, касались бытия деревни. Не забывалась коллективизация, голод сорок шестого-сорок седьмого годов, мелиорация и так далее.

     Так, проезжая речку Белую, текущую возле Борискова, я узнал, что в свое время ее спрямили — и она обмелела. Обмелела, потому что лишилась своей истории, своего пути, по которому пробиралась века. Разве случайно она петляла, собирала свои воды в одном уголке, в другом, текла свободно в третьем? То же бывает и со страной, когда всё глубинное, коренное, историческое умышленно заменяют иностранщиной, масс-культурой, всякого рода пошлятиной. При Паустовском "девушки пели на лугах" — пели, разумеется, благопристойные, душевные песни. Тогда писатель не мог и в страшном сне представить, что будут проповедовать похабщину сверху, из Москвы. Оказалось, и это возможно.

     Как-то наблюдал такую сцену: хмельные девицы, с сигаретками в зубах, матерясь лезут в озеро... И сразу заходить в воду, чтобы искупаться, мне расхотелось. Конечно, эта сцена — примета времени. Она, думал я, может быть повторяющейся, но не может быть долговечной.

     Мещера сама по себе — святой уголок, которого не должна касаться бездуховность.

     Недалеко от производства находится старинное село Ласково, о котором рассказано в древней повести о Петре и Февронии, причисленных православной церковью к лику святых. В свое время на местном погосте стояла церковь, но ее порушили во времена воинствующего безбожия... Рядом с погостом недавно воздвигли небольшую часовню в честь благоверных Петра и Февронии. Славными душевными качествами обладала Феврония! Была врачевательницей, сумела излечить Муромского князя Петра и вышла за него замуж. Ее жизнь — яркий пример того, что любовь и верность — не пустые слова.

     Жизнь человеческая уходит стремительно. Зайдя на погост, я вспоминал тех людей, которые здесь похоронены, которых знал лично. С тем человеком работал в лесу, с этим — на производстве. Много, много людей ушло в мир иной. И невольно пришел к вопросу: есть ли какая-нибудь истина в этой жизни? "Вне любви не может быть истины", — говорил А.Пушкин. И, конечно, вне нравственности... Какая истина, например, может быть у тех хмельных девиц? Никакой. У Февронии истина есть, причем незыблемая: любовь и мудрость держат человека на этой земле.

     И опять я окинул мыслью Мещерский край. По большому счету, любовь к родимому краю — это уже изначальное служение отечеству. Не дай бог, думал я, чтобы судьба России приблизилась к судьбе речки Белой. Чужеземец не должен войти в нее где попало и как попало, не боясь угодить в ее гибельный омут.