Малларме как-то сказал, что поэзия делается из слов, а не из мыслей. Он мог бы добавить: из слов и молчаний. Мало того, что стихотворение развивается в общем молчании, это общее молчание имеет много уровней как смысловых так и стилистических. В конструкцию стиха входят междусловные, междустрочные, междустрофовые перерывы — цезуры, диерезы, паузы. Потом: представим себе реальную арфистку, которая на минуту сложила руки — минутное молчание носит самый поверхностный характер. Это нижний уровень молчания, всегда готового перейти в музыку. Диапазон между таким молчанием и колебанием нарисованного "инструментального крыла" бесконечен, сложен и многослоен. Равно как слова исчезают в молчание, предметы уходят в свое отсутствие. Малларме любит воспевать экзистенцию обыкновенных вещей. Объекты его лирики — ваза, консоль, веер, зеркало. Они постепенно лишаются предметности и, отмирая в своей конкретике, становятся проводниками невидимой напряженности. Их бытие переходит в слова, которыми их называют, и в этой новой явленности они порождают необычные смысловые активизации. Они — простые предметы нашего мира — превращаются в загадку, до края наполняются тайной. Это происходит с любым вещественным окружением. Наши глаза более не узнают понятных вещей, в которые глубоко проникает абсолютное бытие или "ничто": так Малларме в знакомом, доверительном реализует изначальную тайну. Поэтому лирикой здесь именуется песня тайны в словах и образах, и душа тревожно вибрирует в неведомой, совершенно чуждой сфере. Подобной лирике нечего делать с поэзией чувств, переживаний, пейзажей. Чужеродная, в тихих повелительных тонах говорит она из бестелесного, одинокого внутреннего пространства, где дух занят самосозерцанием, и в игре своих абстрактных отражений испытывает умиротворение почти математическое.
Чувства, переживания, пейзажи. Возможно ли отыскать "чувство" в стихотворении "Веер" (для мадам Малларме)? Может быть, пейзаж?
Традиционный мотив — женский веер: вполне во вкусе галантной поэзии барокко. Но текст тотчас отдаляется от определенного предмета и берет из его круга значений только
"battement"(взмах) — слово само по себе уже фрагментарное: полностью надо бы сказать
"battement d'ailes"(взмах крыла). Притом этот фрагмент имеет общее, далеко за сферу веера выходящее значение. Это более не относится к вееру, а метафорически — к поэзии, которая мыслится как будущая, то есть идеальная поэзия (le futur vers). Уже в первой строфе вместо вербальной конкретизации предмета приходит удаление от него: ощутим не предмет, ощутима тенденция к беспредметности. Можно следующим образом передать тему первой строфы: будущая поэзия не имеет "слова" в обычном смысле — она обладает "как бы" словом, которое почти незаметно, это обнаженный взмах крыла в небо, к выси, к идеалу…
Во второй строфе появляется веер. В синтаксически трудно соединимых словах начальной строки проступает едва означенная деликатная вещественность и тут же отклоняется. Веер, правда, назван. Однако с известной оговоркой: "если это он" — и тотчас веер вовлекается в неопределенное, гипотетическое. Это повторяется, несколько варьируясь, с зеркалом: оно озаряется посредством веера, его актуальность весьма проблематична. В подобной актуальности зеркала предполагается дальнейшее неприсутствие: туда опустится невидимый пепел. Что за пепел, мы не знаем. Может быть, отражение пепельных волос женщины, которой посвящено стихотворение? Но это остается открытым. Достаточно имени, пребывания в сфере языка. Фактически нет никакого пепла, он невидим, он лишь появится, "развеянный каждой пылинкой". При чтении этих стихов надо следить не за первичными значениями слов, но за категориями, с помощью коих язык интерпретирует вещественное. Здесь: прошлое, будущее, отсутствие, гипотеза, неопределенность. Данные категории владеют и окончанием текста. Веер навсегда должен остаться взмахом крыла к выси, гипотетическим объектом, который соединяет таинственная связь с каким-то зеркалом, с каким-то озарением, с будущим пеплом.