Газета Завтра 852 (11 2010)

     Вольное барство Курбатова, если не сказать — духовное эпикурейство, балованное эстетство, навеки связано с исконным христианским крестьянством, с его чудесным чистоплотным и, главное, целомудренным восприятием мира. Автор наслаждается прекрасной, благодатной русской природой. Отсюда его проникновенные, даже слегка изнуряющие своей наполненностью описания природы, неба, цветов, русской живописи, иконописи... Кажется, что для него, как и для Пушкина, самые любимые слова — это "день", "любовь" и "душа". Он общается со всеми, кого встретит — сразу о высоком и главном, вбирая в себя из ответного монолога крупицы оброненной истины; душеполезное, искреннее, меткое слово, выражение, умную мысль, трепетное воспоминание. Восхищает его умение уйти от всего пошлого, наносного, приторного, фальшивого. Он заметно, иногда обидно для окружающих, бережет себя: свой вкус, свой слух, свой взгляд и, главное, свою душу. Он слушает и слышит лишь духовное слово. Увидеть мир и запечатлеть его светлейшим и святейшим оттиском в своём мiре — это ли не вершина творческого созидания, высшего духовного достижения человека?!

     В последней главе — с какой статью и достоинством сделан прощальный поклон: "До свидания!": "Как незаметно уходят из дневника былые собеседники, словно скрываются за порогом…. А жизнь смеется, плачет, неистовствует, смиряется. У нее свои законы. А наши дневники — только свидетельство ее неостановимости. Как немолчная работа прибоя, которая говорит, что море дышит, как дышало тысячи лет назад и будет дышать после, чтобы другие люди в другие дни и годы могли сказать: страшно жить, стыдно жить, сладко жить…". Прощальный поклон сделан не только нам — читателям, но и тем многим, кто уже пребывает в Вечности, согревая наши души и сердца светлой драгоценной памятью о себе.

     После прочтения ощущаешь себя с неким бременем. Как бы сохранить, донести, выносить это Чудо, чтобы потом с наступлением срока приложиться со священным благоговением к новорождённому Чаду? Как сохранить Слово, талантливо и любовно выложенное мозаикой на полотне дневника? Ведь многое, о чем "впервые" говорилось в 80-е, сейчас густым приторным варом вылилось в интеллектуальные и познавательные телевизионные программы, и сразу как-то обездвижило, окаменело, подобно вулканической лаве, когда-то стремительно и страшно вырывавшейся из раскаленных недр земли, а теперь превращенной в легкую пемзу для чистки пяток.

     Как сберечь Слово живым, не дать ему умереть в разуме "любопытствующих"? Для этого нужен грозный дар нового Писателя.

     Уильям Морроу однажды изрек: "Хотелось бы, чтобы жены писателей верили, что когда их муж смотрит в окно, он — работает" (да, когда-то было такое понятие: "писательская жена", такое же сакраментальное и статусное, как "профессорская дочка".., прошу прощения за ностальгию). Жен у писателей, конечно, не стало меньше (если не сказать наоборот), а вот писателей…. Перефразируя Морроу: хотелось бы, чтобы русское общество, питая уважение и почтение к высокому званию "писатель", глядя на одинокую писательскую спину у окна, верило бы, что он — работает…. Одна из последних записей Виктора Петровича Астафьева: "Возможно, что литература двадцать первого века будет отпеванием человека, отображением его полного банкротства и краха". Возможно, что так…. Но пока литература в лице писателя задумчиво водит пальцем по запотевшему стеклу, отстраненно наблюдает или озабоченно вглядывается в "сегодняшнюю погодку", и не торопится никого отпевать. Может, все-таки Воскресения ждет?

1

Инна Романова __ И СТОЛ, И ДОМ