Газета Завтра 865 (24 2010)

     Карьера балерины взметнулась к зениту. Она опять стала первой! Первой прима-балериной, ушедшей на пике славы из Кировского театра в никуда. Ей просто перестало хватать творчества в его стенах. Леонид Якобсон, балетмейстер, о котором говорят не иначе как о гении, пригласил Осипенко. Репетиционные залы Кировского она поменяла на сырую коморку в полуподвальном помещении. Нельзя быть гением и быть богатым. Алла Осипенко стала первой балериной якобсоновских "Хореографических миниатюр" и создала экспрессионистически мощный образ в номере "Минотавр и Нимфа", и холодно-отстраненный в "Полете Тальони". Эти номера уникальны. Их можно увидеть в записи, но повторить нельзя.

     Один раз Осипенко оказалась последней. В 1961 году она последней танцевала в Пале-де-Спор "Лебединое озеро" с Нуреевым. Это "самая великолепная интерпретация "Лебединого озера", которую я когда-либо видел", — писал о спектакле критик газеты "Ле Монд"; и добавлял, что имена Осипенко и Нуреева "уже стоят рядом с Карсавиной и Нижинским на небесных высотах в обители сильфид". Судьбе было угодно, чтобы и последняя Одетта Осипенко с Нуреевым вывела балерину в первые ряды истории балета.

     …Я не видела Осипенко на сцене. Но однажды и навсегда она создала для меня целый мир. В смешном детстве я открыла книгу "Ленинградский балет сегодня". На страницах "Алла Осипенко" я замерла. Царственная надменность, певучая кантиленность, ледяная неприкосновенность, византийская декоративность, печальная красота взбудоражили и завладели мною. Как будто уже дрожал на страницах книги воздух в ожидании Слова, и Дух уже носился над водами… Фотографии сопровождал текст. Я прочитывала первые два предложения. Речь шла о том, что кому-то даны от природы все триста процентов данных, но он реализует сто, а другой из ста делает триста. Я смутно догадывалась, что "кому-то" и есть Алла Осипенко, и с детской досадой понимала, что она не сделала что-то. Тогда я с новой жадностью вглядывалась в фотографии. И Алла Осипенко представлялась мне еще прекрасней. Вне всяких сомнений я смотрела на Осипенко как на самое прекрасное, что есть на свете. Прекрасное и недоступное.

     Мое личное знакомство с Аллой Осипенко состоялось всего лишь два года назад. В петербуржской квартире, окна которой были задернуты шторой, как туманом, меня встретила балерина, над грацией и изяществом которой время не властно. Это потом уже я услышала виолончельный голос, интонированный на петербуржский манер. Это потом молнией пронеслись слова Улановой: "В Петербурге ведь и говорят совсем по-другому". А сначала я не могла избавиться от ощущения парадоксальности встречи — встречи с персонажем из книги. Кроме собственных представлений, я не знала в ту минуту об Осипенко ничего. Но то, что я узнала, оказалось не менее значительным.

     Я не знаю, откуда берется в иных людях вот эта огненная преданность своим убеждениям, воззрениям, вере? Ведь нельзя сказать, что эти люди настолько глупы, что не понимают уязвимости своей позиции. "Я знала, что я могла сделать это", — слышала я неоднократно от Осипенко. Я все не могла взять в толк, зачем Осипенко заступалась за Нуреева, попадая под гриф "неблагонадежной"? Зачем открыла свою квартиру под первую выставку бесприютных ленинградских художников-нонконформистов? Зачем во время гастролей от Ленконцерта по самым неустроенным городам русской провинции выходила как на сцену на дощатые кузова грузовиков, да еще подбадривала партнера и мужа Джона Марковского: "Представь, что мы танцуем в Париже!"? Тогда как дорога в Париж для нее была давно открыта… "Я знала, что я могла это сделать, — не без ноты печали говорила Осипенко и улыбалась улыбкой Греты Гарбо. — Но я не сделала бы это никогда". Что ж, вполне в ее стиле: "Я хорошо слышу, что не успеваю в музыку. Но пока не дотяну ноги до напряжения в кончиках пальцев, не могу бросить позу, она для меня незавершенная". "Сливаешься с музыкой", — говорил Осипенко Хайкин; она была любимицей у дирижеров. Но жизнь — не балет, и правила игры другие.

     В жизни об Алле Осипенко принято говорить как об "аутсайдере", как о "жертве режима". "Какая это была упоительная балерина, — услышала я недавно. — Я впервые увидела ее в "Раймонде". А ведь я знала "Раймонду" еще с гениальной Семеновой! И Осипенко сумела потрясти меня! Она ведь была еще совсем девочкой, но выходила на сцену такой "вещью в себе", делала то, что считала нужным, никому не подражала, она как будто бы отчетливо и ясно понимала, что дарована Богом". И все же — аутсайдер. Все же "из триста — сто". Все же ушла из Кировского. Все же не сбежала на Запад…