Газета Завтра 876 (35 2010)

Скептики усмехнутся, готовые закрыть тему. Но тема до сих пор не закрыта. Проблема встала в полный рост еще во времена первого сибирского романиста Ивана Калашникова, этого «сибирского Вальтер Скотта». Не скрывая своего подражательства знаменитому шотландцу, он тут же и отрицал свою вторичность: «Я первый написал Сибирский Роман: кому я мог подражать, кроме формы?» В 1834 году студенты Московского университета, слушавшие «Конька-Горбунка» из уст профессора Плетнева, не сомневались, что произведение написано Пушкиным, пока чтец не раскрыл авторство девятнадцатилетнего сибиряка Петра Ершова. Сам же Пушкин, почитав Ершова, сказал следующее: «Теперь этот род сочинений можно мне и оставить»… И добавил к сказанному: «Да, вам нельзя не любить Сибири… Это страна умных людей».

Не зря же в Сибирь по зову сердца отправились Гончаров и Чехов, Глеб Успенский и Шишков. Да и многие ссыльные Сибирь не хулили, а наоборот, славили. Таков, например, Короленко, обязанный якутской ссылке своей литературной славой. А ведь еще были декабристы. И занесенные туда революционными вихрями Сейфуллина, Зазубрин и многие другие. Такие, например, как Вс. Иванов, И. Уткин. И еще Бог послал Сибири Максима Горького, который некогда из Сорренто курировал молодых сибиряков.

Такое вступление — для несведущих, до сих пор считающих Сибирь краем непуганых медведей, бродящих по городским улицам на правах пешеходов. И для того, чтобы подготовить к рассказу о современных сибирских писателях и поэтах, которые, как ни говори, имеют за спиной совсем не хилую литературную традицию своего края. И даже когда жизнь в стране в очередной раз перевернулась, сибирская литература сумела выжить и имеет сейчас во всех жанрах свои высокие достижения.

Отметим жанр исторический. Солиднее всех поработал над избранной им петровской эпохой барнаулец Александр Родионов. Его «Князь-раб» — погружение не столько в исторические хроники, но воочию увиденная реальность начала XVIII века. Все в ней для нас тяжело, медленно, косно, косноязычно, как если бы мы оказались бы вдруг в 1714 году и наблюдали воочию тобольских солдат, дегтеваров, иконописцев, «бугровщиков». И слушали бы речи жителей тогдашней столицы Сибири со всеми этими «опричь», «прясла», «шаить»… Но и оказавшись там, «внутри», мы бы не поняли, кто есть всесильный губернатор Сибири Матвей Гагарин: вор ли, государев раб, коварный сепаратист или сибирский патриот, не жела- ющий управлять Сибирью, как колонией.

Зато на исторических романах томского прозаика Бориса Климычева душой отдыхаешь. Какую бы эпоху он ни взял, его героями обязательно становились люди «приключенческие». Это француз Девильнев, побывавший главой московского сыска, офицером в армии Румянцева и, наконец, томским градоначальником. За ним идет целая галерея воров и плутов вперемежку с купцами и университетскими профессорами. Верхом историко-приключенческой романистики Климычева стала на первый взгляд страшная «Корона скифа» («Томские тайны»), где губернатор насилует гимназистку, а полицмейстер командует бандой воров и убийц. Но все это на поверку не так жутко и мрачно, ибо писатель мыслит не отдельными персонажами, а их ансамблями, слаженными, как часовой механизм. И в мелочах не тонешь, и о героях, даже эпизодических, не забываешь. Таково кредо писателя: «Каждый человек есть личность необычайная…». Это внимание к самому, казалось бы, ничтожному персонажу, проистекает от его автобиографических романов «Надену я черную шляпу…» и новейшего — «Треугольное письмо», где много разнообразного криминала, в основном нестрашного, житейского. Его обилие иные принимают за «героизацию авантюристов, людей без чести и совести». Но ведь лишены герои Климычева и многого другого — жилья, работы, денег, жизненных перспектив… Но не души, которой по наготе своей легче окунуться в грех, чем в аскетизм. Авантюрны романы Климычева, так сказать, в средневековом смысле этого слова. Таковы «Песни о Нибелунгах» с их сложной системой рифмовки и чередованием строк и строф, с «интонацией неотвратимого движения вперед» (В.Г. Адмони). В прозе Климычева — соединение веселого средневековья и «голого» сибирского жизненного «материала» первой половины XX века.