Газета Завтра 945 (2 2013)

Речь идёт о создании музыки русской истории, о вычленении её смыслов и модели прочтения русской истории иным способом, нежели нам навязывает современная политическая верхушка.

Я вижу, что лично Путин — как человек — с глубоким отвращением относится к такой версии. И когда он сталкивается с подобным толкованием России, её прошлого, его охватывает возмущение, на лице начинают желваки играть. Но когда горячая фаза заканчивается, захватывает рутина — и опять те же силы поднимаются и продолжают как ни в чём ни бывало ту же самую историю.

Получается, что расистский западный взгляд на отечественную историю стал взглядом нашей элиты на собственное общество. Это — колониальное мышление, даже если думающие таким образом люди — русские, если они родились и выросли здесь, они всё равно видят эту территорию как место временного проживания: здесь находятся их заводы, их производство, бюджет, который они осваивают. Но живут они там: в цивилизации, в белом мире.

Оба этапа русской истории: и советский, красный,  и монархический, белый, — с точки зрения либеральной истории подлежат демонизации и вычёркиванию. Вовсе не случайно в 90-е годы либералы придумали и широко использовали термин "красно-коричневые". Им неприятно было называть этих людей "белыми", так как в белом движении они видели элементы либерализма, и белое движение времен гражданской войны во многом состояло из деятелей Февраля. Но всё, что было до Февраля, либералы называли фашизмом. Наша история для них — это кровавое недоразумение, "русский фашизм". Поэтому все, кто за царя, за православие, за традиционные русские ценности, — это фашисты, это "коричневые", говорили либералы. А были ещё те, кто выступал за советские ценности, — это "красные" сталинисты, "вертухаи всесоюзного ГУЛАГа". Вот и получались "красно-коричневые".

Сейчас речь идёт о том, как нам, представителям русской истории, русской церкви, русского народа: и верующим, и идущим к вере, — понимать советский период. О либеральной модели я уже сказал. В 90-е годы Сорос издал учебники истории, где эта модель нашей истории была подробно и разносторонне описана. 

Согласиться с такой моделью мы не можем, мы должны определить, каково место советского периода в отечественной истории.

Хотел бы в этой связи обратить внимание присутствующих на некоторые — по-моему, весьма существенные — аспекты. 

Мы имеем дело с секулярным, то есть светским обществом — советским. Но это общество было совершенно другим, чем секулярное общество Запада. Здесь можно вспомнить Макса Вебера, который написал классический в своём роде труд "Протестантская этика и дух капитализма". Там он описывает, что капитализм родился в процессе секуляризации, то есть перехода от религиозной к светской модели западного христианства в лице протестантизма. Что капитализм есть светское издание или светская сторона протестантизма. Очень логично, поскольку здесь показаны историческая связь, историческое содержание западного общества. Капитализм — это экономическая модель, вытекающая из протестантской идеи индивидуального спасения — индивидуализма. 

Если применить эти тезисы к нашей истории, то когда у нас пошёл процесс секуляризации общества, перехода от религиозной к светской модели, мы получили совершенно иной результат: не либеральный капитализм, а советский социализм. Отсюда, используя веберовскую методологию, Николай Александрович Бердяев в своей работе "Об истоках русского коммунизма" сделал следующий вывод: "Значит, продуктом секуляризации православного христианства является социализм". Интересно, что между протестантизмом христианским и капитализмом светским, атеистическим существуют и различия, и преемственность. Такие же различия и преемственность существуют между православием и социализмом. И мы можем рассматривать социализм как продукт секуляризации, то есть перехода к светской модели православной традиции.

Это подтверждается прежде всего отвержением базового принципа либерализма со стороны не только правых, от славянофилов до черносотенцев, но и левых, от народников до большевиков. Единственный автор, которого они ненавидели в XIX веке, — это Иеремия Бентам. Его имя было ругательством. Он был русофобом, но это даже неважно: любой западный человек, любой либерал — русофоб. Его ненавидели, потому что он сказал: "Хорошо то, что полезно для меня индивидуально". Православные возмутились "Как же так? А народ? А церковь? А страна? А Бог?" Достоевский против Бентама сказал, что красота спасёт мир. Консерваторы ужаснулись и сказали: если добро есть лишь выражение пользы, — значит, всё измеряется деньгами, карьерой. Неприязнь к принципу утилитаризма объединяла у нас и правых, и левых.