Газета Завтра 958 (12 2012)

Адрес редакции:

119146, Москва, Фрунзенская наб., 18–60

Электронная почта: zavtra@zavtra.ru

Телефон: (495) 726-54-83

Технический блог

Электронная почта технического отдела web@zavtra.ru .

(function(w, c) { (w[c] = w[c] []).push(function() { try { w.yaCounter11286280 = new Ya.Metrika({id:11286280, enableAll: true, webvisor: true}); } catch(e) { } }); })(window, "yandex_metrika_callbacks");

Восхождение Восхождение Валентина Ерофеева 21.03.2012

Пушкинские дни Россия—Англия (открытие). Леонид Тимошенко, Валентина Ерофеева, Владимир Бондаренко

Что заставляет человека так панически — чаще всего — бояться смерти? Чувство самосохранения — гипертрофированное? Ограниченность и леность ума для взгляда — да просто любопытного — туда, за грань? 

Или чёткое, но на уровне подсознания, интуиции, понимание, что туда тебе лучше входить чистым, прозрачным, светоносным?

Наверное, первое, второе и третье — всё вместе. И печаль — громадная печаль прощания с земным: родным и близким…

«Меланхолия» Ларса фон Триера пропитана вагнеровской космической мощью и бесстрашием. И ничуть не меньше по воздействию на человека (так и хочется произнести — человечество), способного настраиваться на волну восприятия, понимания символов и метафор искусства кино. 

Хотя почему только кино?

Пронизанная утончёнными ассоциациями, переполненная доверием к зрителю, к глубине и широте его эстетического восприятия, вещь эта синтезирует в себе гармонию практически всех видов искусства. Живописи: пейзажи (их современная кинематография испуганно шарахается, боясь, что её заподозрят в естестве) ; почти портретная чёткость крупных планов, долгих по времени и значимых по мысли. Блистательных, мягко театрализованных мизансцен (обнажённая, нежащаяся под лучами Меланхолии; самоубиенный, присыпаемый сухою травою). Фантастической пластики, почти балетной, вернее даже пантомимной — в замедленном, ультразамедленном темпе (мальчик, очищающий ножом прутья для будущего укрытия; лошадь, гибельно заваливающаяся на задние ноги; невеста в белом платье, тягуче-беспомощно запутывающаяся всё глубже и глубже в каких-то неподъёмных сетях-канатах). И — конечно же — МУЗЫКИ. Её мощное, ни с чем не сравнимое и накрепко цементирующее всё происходящее на экране воздействие позволяет подозревать в ней ещё одного — третьего по счёту после Джастин и Клэр, вынесенных в подзаголовки двух частей фильма, но первого по значимости — Главного действующего лица этого гениального произведения. Ничуть не менее гениального, чем та музыка, которая в нём живёт и его насыщает, — музыка Рихарда Вагнера.

Но нет пророка в своём отечестве, как нет его и шире — средь вообще живущих на земном пространстве людей — современников, то есть объединённых общим временем. Слишком близки мы друг к другу. Большое видится на расстоянье… И мы этим расстоянием чаще всего и злоупотребляем. Слепы…

Да и боимся панически слова — гений. У нас нет гениев — они исчезли. Даже тогда, когда они уходят от нас навсегда, мы не спохватываемся по-настоящему. Хотя нет, недавно весь мир «отмечал» уход некоего компьютерного гения, автора навороченных разработок каких-то мобильных систем. Несколько дней подряд все электронные и неэлектронные средства массовой информации скорбели об утрате.

И всё — больше гениев в современном мире нет (впрочем, если не считать повально гениальными — через одного буквально — громко обозначенных представителей одной очень скромной национальной группы; но речь сейчас не о них). 

Джастин, оказавшись в комнате пятилетнего ребёнка — своего племянника Лео, вдруг от всего, что на неё обрушилось в эти последние часы, прозревает — и в ужасе открывает глаза, как на впервые увиденное, на то, что привычным и нормальным было для неё до сих пор. На эту вот своеобразную выставку раскрытых книг и альбомов по живописи. Потрясённая всем этим распахнутым на детскую душу кубизмом, импрессионизмом и прочим чёрным, и пусть даже светло-коричневым, но квадратом, ромбом и треугольником, она начинает судорожно стягивать эти произведения искусства и заменять их на живое — из тех же самых альбомов: на гордо изогнувшегося оленёнка, на дышащие покоем светоносные пейзажи, на благость боттичелевской «Весны»… 

Да, гениев живых — у нас нет. 

Так что же это такое — Ларс фон Триер? Разве поднять глыбу темы жизни и смерти так пронзительно высоко и трагично, как сделал этот блистательный художник, — не признак гениальности?!