Газета Завтра 987 (44 2012)

В 1955 году судьба легким прикосновением вмешивается в затянувшийся горький путь своего питомца. Юткевич совместно с Плучеком репетируют "Клопа" Маяковского. Гастроли в городе Свердловске. В ресторане, после спектакля, собралась труппа отметить день рождения одного из артистов. И молодой Толя Папанов, под оркестр, в паре с актрисой тетра, "рванул" модный тогда, вывезенный из Америки "буги-вуги"! Танцевали азартно, с оттенком иронии и карикатуры. В результате — самостоятельный жест режиссера Плучека — и на сцене тетра Сатиры, вместо ранее назначенных "танцующих" артистов, появляется пара "двуполое четвероногое", пародирующая явившихся на сцене нашей жизни стиляг.

Длинноволосый парик. Клетчатый пиджак с широкими плечами, узкие брючки, как маятник огромный галстук цвета бордо, на котором изображена обнаженная кокетка в рюмке. Таким гориллообразным предстал перед зрителями новый гротесково-комедийный артист. Номер всегда сопровождался аплодисментами. Это было первое признание, первый маленький успех. Незадолго до этого у Анатолия Дмитриевича родилась дочь Лена. И он всегда говорил, что вместе с ней к нему пришло счастье. Наверное, Папанов мог тогда назвать счастьем свою первую значительную роль — роль бюрократа Синицына в спектакле "Поцелуй феи". 

Бюрократ в творчестве Папанова — его идейный враг. Человек, надругавшийся над своей природой, насилующий мир по "своему образу и подобию" Анатолий Дмитриевич в пятьдесят пятом году интуитивно угадал эту, так далеко зашедшую болезнь нашего общества, и с бешеной энергией своего таланта, бросился на вездесущего и хорошо вооруженного противника. Это была изощренная война за жизнь человеческого духа, где зачастую противник-бюрократ выходил победителем, нанося неизлечимые сердечные раны. Волей этого бронированного аппарата были изъяты из жизни театра Сатиры четыре, может быть, лучших спектакля, где А.Папанов блистательно демонстрировал диапазон своего дарования. Это — "А, был ли Иван Иванович?" Н.Хикмета, "Василий Теркин" А.Твардовского, "Доходное место" А.Островского и "Банкет" Г.Горина и А.Арканова.

По Гиппократу — самые страшные болезни те, которые искажают человеческие лица. Папанов всегда был пристрастен к парикам и гримам. Первый его бюрократ явился на сцене с гигантскими ушами, наклеенной короткой шеей, в пугающем парике "бобрик" (из серии гоголевских харь, рож, свиных рыл). Он всегда наглядным образом констатировал факт тяжелого заболевания человеческой души, сфокусированный в своих персонажах. Его Городничий в "Ревизоре" Н.Гоголя — вороватый, мрачный, духовно немощный перед "фитюльками", обезображенный изначально, дегенеративным способом существования. В спектакле "Горе от ума" режиссер на репетициях добивался от него дворянских манер, жестов сановника. Нет, природа Анатолия Дмитриевича, обнаружила и здесь вежливое упрямство. Фамусов Папанова оказался гоголеобразным — он попытался отобразить корабль дураков, на котором умному человеку от ума — горе, да еще и "мильон терзаний". Его маска — это мятеж против так талантливо задуманной, и так бездарно воплощаемой, роли человека на земле. 

Тенденция театрального искусства последних десятилетий — предание грима остракизму… и, увлекшись, уничтожили иррациональную сущность театра, стерев все черты его лица. А ведь смысл грима (успех маскарадов ряженых) — скрыть себя, чтобы раскрыться. И забыли, что атрибутом Мельпомены является маска — символ театральной правды, а не житейской. И, конечно, Анатолий Дмитриевич попадал в ситуацию, когда, уступая воле режиссера, ему приходилось играть на сцене "голеньким", без его любимых бород, ушей, носов. Но, поразительное свойство — как только раскрывался занавес он мгновенно впадал в жесткую, созданную им форму, как улитка в свою "спираль". У него сразу выезжала нижняя челюсть, увеличивался нос, вырастали вперед глаза. Таким был из вереницы его чиновников Аким Акимыч в легендарном "Доходном месте". Центральная сцена спектакля — трактир, где Белогубов, представитель нового, более страшного поколения, заставляет плясать под свою "дудку" своего же благодетеля. На смену старому бюрократу пришел новый, уже не с "дудочкой", а с мощным, заглушающим все остальные звуки жизни, оркестром. Аким Акимыч плясал с таким мастерством и, одновременно с таким чувством осознания своей погибели, этот "последний танец", что зрителям причастным к этому слою социальной шайки становилось не по себе. Спектакль закрыли — жизнь роли оборвалась… Только вызывающий талант М.Захарова в союзе с глубинным чутьем Анатолия Папанова под звуки духового оркестра, мог подняться в этой бытовой сцене до высот философского обобщения.

Однажды, в минуту благодушия, Анатолий Дмитриевич поведал Ольге Аросевой: " Леля, ты не смотри, что я бываю груб или… угрюм, а ведь у меня в душе незабудки цветут". Вот эти-то незабудки, чтобы их не растоптали, он и маскировал своим пристрастием к гриму, грубоватой манерой, иронией к самому себе. Не самом деле — застенчивый, скромный, деликатный, мудрый.