Где апельсины зреют

— Что Глаша! Пожалуйста не попрекай. Мн и самой горько. Но нтъ, каково мошенничество! Отнять три выигранные кона! А еще Ницца! А еще аристократическій городъ! А гд-же Конуринъ? спросила вдругъ Глафира Семеновна.

— Вообрази, играетъ. Въ покатый бильярдъ играетъ и никакъ его оттащить отъ стола не могу. Все ставитъ на тринадцатый номеръ, хочетъ добиться на чортову дюжину выигрышъ сорвать и ужъ тоже проигралъ больше двухсотъ франковъ.

— Но гд-же онъ денегъ взялъ? Вдь его кошелекъ у меня.

— Билетъ въ пятьсотъ франковъ размнялъ. Кошелекъ-то онъ теб свой отдалъ, а вдь бумажникъ-то съ банковыми билетами у него остался, отвчалъ Николай Ивановичъ и прибавилъ:- Брось игру, наплюй на нее, и пойдемъ оттащимъ отъ стола Конурина, а то онъ ужасъ сколько проиграетъ. Онъ выпивши, поминутно требуетъ коньяку и все увеличиваетъ ставку.

— Но вдь должна-же я, Николай Иванычъ, хоть сколько-нибудь отыграться.

— Потомъ попробуешь отыграться. Мы еще придемъ сюда. А теперь нужно Конурина-то пьянаго отъ этого проклятаго покатаго билліарда оттащить. Конуринъ тебя какъ-то слушается, ты имешь на него вліяніе.

Глафира Семеновна послушалась и, поправивъ на голов шляпку, отошла отъ стола, за которымъ играла. Вмст съ мужемъ она отправилась къ Конурину.

XVIII

Оттащить Конурина отъ игорнаго стола было, однако, не легко и съ помощію Глафиры Семеновны. Когда Ивановы подошли къ нему, онъ уже не стоялъ, а сидлъ около стола. Передъ нимъ лежали цлыя грудки намненнаго серебра. Сзади его, опершись одной рукой на его стулъ, а другой ухарски подбоченясь, стояла разряженная и сильно накрашенная барынька съ черненьнымъ пушкомъ на верхней губ и въ калабрійской шляпк съ такимъ необычайно громаднымъ плюмажемъ, что плюмажъ этотъ змей свшивался ей на спину. Барынька эта распоряжалась деньгами Конурина, учила его длать ставки и хотя она говорила по французски, онъ понималъ и слушался ее.

— Voyons, mon vieu russe… apresent № 3… говорила она гортаннымъ контральтовымъ голосомъ.

— Нумеръ труа? Ладно… Будь по вашему, отвчалъ Конуринъ. — Труа, такъ труа.

Шаръ покатаго бильярда летлъ въ гору по зеленому сукну и скатывался внизъ. Конуринъ проигралъ.

— C’est domage, ce que nous avons perdu… Mais ne pleurez pas… Mettez encore.

Она взяла у него дв серебряныя монеты и швырнула ихъ опять въ лунку номера третьяго. Снова проигрышъ.

— Тьфу ты пропасть! плюнулъ Конуринъ. — Не слдовало ставить на тотъ-же номеръ, мадамъ-мамзель. Вали тринадцать… Вали на чертову дюжину… Вдь на чертову дюжину давеча взяли два раза.

— Oh non, non… Laissez moi tranquille… ударила она его по плечу и снова бросила ставку на номеръ третій.

— Въ такомъ раз хоть выпьемъ, мадамъ-мамзель, гршнаго коньячишку еще по одной собачк, для счастья… предлагалъ ей Конуринъ, умильно взглядывая на нее.

— Assez… сдлала она отрицательный жестъ рукой.

— Что такое ace? Ну, а я не хочу асе. Я выпью… Прислужающіи! Коньякъ… Давай коньяку… поманилъ онъ гарсона, стоящаго тутъ же съ графинчикомъ коньяку и рюмками на тарелк.

Гарсонъ подскочилъ къ нему и налилъ рюмку. Конуринъ выпилъ.

— Perdu… произнесла барынька.

— Опять пердю! О, чтобъ теб ни дна ни покрышки! воскликнулъ Конуринъ.

Въ это время къ нему подошла Глафира Семеновна и сказала:

— Иванъ Кондратьичъ… Бросьте играть… Вдь вы, говорятъ, ужасъ сколько проиграли.

— А! Наша питерская мадамъ теперь подъхала! проговорилъ Конуринъ, обращаясь къ ней пьянымъ заскраснвшимся лицомъ съ воспаленными узенькими глазами. — Постой, постой, матушка… Вотъ съ помощью этой барыньки я уже отыгрываться начинаю. Пятьдесятъ два франка давеча на чертову дюжину мы сорвали. Ну, мамзель-стриказель, теперь катръ… на номеръ катръ… Ставьте своей ручкой, ставьте… обратился онъ съ накрашенной барыньк.

— Да бросьте, вамъ говорятъ, Ивамъ Кондратьевичъ, — продолжала Глафира Семеновна. — Перемните хоть столъ-то… Можетъ быть другой счастливе будетъ… А то прилипли къ этому проклятому билліарду… Пойдемте къ столу съ поздами.

— Нтъ, постой… упрямился Конуринъ. — Вотъ съ этой черномазой мамзелью познакомился и ужъ у меня дло на поправку пошло. Выиграли на катръ? Да неужто выиграли? — воскликнулъ онъ вдругъ радостно, когда увидлъ, что крупье отсчитывалъ ему грудку серебряныхъ денегъ. — Мерси, мамзель, мерси. Вивъ ли Франсъ теб — вотъ что… Ручку!

И онъ схватилъ француженку за руку и крпко потрясъ ее. Она улыбнулась.

— Вотъ что значитъ, что я коньяку-то выпилъ. Постой, погоди… Теперь дло на ладъ пойдетъ, бормоталъ онъ.

— А выигралъ на ставку, такъ и уходи… Перемни ты хоть столъ-то!.. приступилъ къ нему Николай Ивановичъ. — Самъ пьянъ… Не вдь съ какой крашеной бабенкой связался.

— Французинка… Сама подошла. “Рюссъ”? говоритъ. Я говорю: “рюссъ”… Ну, и обласкала. Хорошая барынька, только вотъ бассомъ какимъ-то говоритъ.

— А ты думаешь, что даромъ она тебя обласкала? Выудить хочетъ твои потроха. Да и выудитъ, ежели уже не выудила еще…

— Нтъ, шалишь! Я свою денежную требуху тонко соблюдаю… Труа! На номеръ труа!

— Пойдемте къ другому столу! воскликнула Глафира Семеновна, схватила Конурина за руку и силой начала поднимать его со стула.