Где апельсины зреют

— Стой, погоди… Не балуйтесь… упрямился тотъ. — Мамзель, ставь труа.

— Не надо труа. Забирайте ваши деньги и пойдемте къ другому столу.

Глафира Семеновна держала Конурина подъ руку и тащила его отъ стола. Николай Ивановичъ загребалъ его деньги. Француженка сверкнула глазами на Глафиру Семеновну и заговорила что-то по французски, чего Глафира Семеновна не понимала, но по тону рчи слышала, что это не были ласковыя слова.

Копуринъ упрямился и не шелъ.

— Долженъ-же я хоть за коньякъ прислужающему заплатить… говорилъ онъ.

— Заплачу… Не безпокойся… сказалъ Николай Ивановичъ! — Гарсонъ комбьенъ?

Гарсонъ объявилъ ужасающее количество рюмокъ выпитаго коньяку. Николай Ивановичъ началъ разсчитываться с;ь нимъ. Глафира Семеновна все еще держала Конурина подъ руку и уговаривала его отойти отъ стола.

— Ну, ладно, согласился, наконецъ, тотъ и прибавилъ:- Только пускай и мамзель-стриказель идетъ съ нааіи. — Мамзель! коммензи! — и онъ махнулъ ей рукой.

— Да вы никакъ съ ума сошли, Иванъ Кондратьевичъ! — возмутилась Глафира Семеновна. — Съ вами замужняя женщина идетъ подъ руку, а вы не вдь какую крашеную даму съ собой приглашаете! Это ужъ изъ рукъ вонъ! Пойдемте, пойдемте…

— Э-эхъ! Въ кои-то вки пріударилъ за столомъ за французской мадамой, а тутъ… Тьфу! Да она ничего… Она ласковая… Мадамъ! обернулся къ француженк на ходу Конуринъ.

— Не подпущу я ее къ вамъ… Идемте…

Француженка шла сзади и говорила что-то язвительное по адресу Глафиры Семеновны. Наконецъ она подскочила къ Конурину и взяла его съ другой стороны подъ руку. Очевидно, ей очень не хотлось разстаться съ намченнымъ кавалеромъ.

— Прочь! закричала на нее Глафира Семеповна, грозно сверкнувъ глазами.

Француженка въ свою очередь крикнула на Глафиру Семеновну и, хотя отняла свою руку изъ подъ руки Конурина, но сильно жестикулируя, старалась объяснить что-то по французски.

— Вотъ видите, какая она ласковая-то. Она требуетъ у васъ половину выигрыша. Говоритъ, что пополамъ съ вами играла, перевела Конурину Глафира Семеновна рчь француженки.

— Какой съ чорту выигрышъ! Я продулся, какъ грецкая губка. Во весь вечеръ всего только три ставки взялъ. Нонъ, мадамъ, нонъ… Я проигрался, мамзель… Я въ проигрыш… Понимаешь ты, въ проигрыш… Я пердю… Совсмъ пердю… обратился Конуринъ къ француженк. Та не отставала и бормотала по французски.

— Увряетъ, что пополамъ съ вами играла… переводила Глафира Семеновна. — Вотъ неотвязчивая-то нахалка! Дайте ей что-нибудь, чтобы она отвязалась.

— На чай за ласковость можно что-нибудь дать, а въ половинную долю я ни съ кмъ не игралъ.

Онъ остановился и сталъ шарить у себя въ карманахъ, ища денегъ.

— У Николая Иваныча ваши деньги, а не у васъ. Онъ ихъ сгребъ со стола, говорила Конурину Глафира Семеновна.

— Были и у меня въ карман большіе серебряные пятаки.

Онъ нашелъ наконецъ завалившуюся на дн кармана пятифранковую монету и сунулъ ее француженк.

— На вотъ… Возьми на чай… Только это на чай… За ласковость на чай… А въ половинную долю я ни съ кмъ не игралъ. Переведите ей, матушка, Глафира Семеновна, что это ей на чаи…

— А ну ее! Стану я со всякой крашеной дрянью разговаривать!

Француженка, между тмъ, получивъ пятифранковую монету, подбросила ее на рук, ядовито улыбнулась и опять заговорила что-то, обращаясь къ Конурину. Взоръ ея на этотъ разъ былъ уже далеко не ласковъ.

— Вотъ нахалка-то! Мало ей… Еще требуетъ… опять перевела Глафира Семеновна Конурину.

— Достаточно, мамзель… Будетъ. Не проси… Сами семерыхъ сбирать послали! махнулъ Конуринъ француженк рукой и пошелъ отъ нея прочь подъ руку съ Глафирой Семеновной.

Онъ шатался на ногахъ. Глафир Семеновн стоило большихъ трудовъ вести его. Вскор ихъ нагналъ. Николай Ивановичъ и взялъ Конурина подъ другую руку. Они направились къ выходу изъ зимняго сада. На шествіе это удивленно смотрла публика. Въ слдъ компаніи нсколько разъ раздавалось слово: “les russes”.

ХІХ

Съ сильной головной болью проснулся Конуринъ на другой день у себя въ номер, припомнилъ обстоятельства вчерашняго вечера и пробормоталъ:

— А и здорово-же я вчера хватилъ этого проклятаго коньячищу! А все Ницца, чтобы ей ни дна, ни покрышки! Такой ужъ должно-быть пьяный городъ. Пьяный и игорный… Сколько я вчера просялъ истиннику-то въ эти поганыя вертушки! Въ сущности вдь дтскія игрушки, дтская забава, а подижъ-ты сколько денегъ выгребаютъ! Взрослому-то человку на нихъ по настоящему и смотрть не интересно, а не только что играть, а играютъ. А все корысть. Тьфу!

Онъ плюнулъ, всталъ съ постели и принялся считать переданныя ему вчера Николай Ивановичемъ деньги, оставшіяся отъ размненнаго вчера пятисотфранковаго билета. Денегъ было триста пятьдесятъ два франка съ мдной мелочью.

— Сто сорокъ восемь франковъ посялъ въ апельсинной земл, продолжалъ онъ. — Да утромъ на сваяхъ такую-же препорцію икры выпустилъ. Ой-ой-ой, вдь это триста франковъ почти на апельсинную землю приходится. Триста франковъ, а на наши деньги по курсу сто двадцать рублей. Вотъ она Ницца-то! Въ одинъ день триста французскихъ четвертаковъ увела… А что будетъ дальше-то? Нтъ, надо забастовать… Довольно.