Где апельсины зреют

— Что ужъ тутъ переводить, коли въ преисподнюю куда-то спустились! Изволь потомъ выбираться оттуда.

— А все ты!.. упрекнула мужа Глафира Семеновна.

— Ну, вотъ еще! Чмъ-же я-то?..

— Да вдь ты меня за руку втащила. Не разспросивши хорошенько — куда, и вдругъ тащишь! Иванъ Кондратьичъ, что тутъ длать? Намъ въ Ниццу, на поздъ, а насъ въ преисподнюю спускаютъ.

Конуринъ сидлъ потупившись.

— Мало еще по грхамъ нашимъ, мало! — отвчалъ онъ со вздохомъ.

Служащій при подъемной машин между тмъ совалъ имъ билеты и требовалъ по полуфранку за проздъ.

— Какъ? Еще за проздъ? Силой не вдь куда спускаете, да еще за проздъ вамъ подай? — воскликнулъ раздраженно Николай Ивановичъ. — Ни копйки не получишь.

— Mais, monsieur… началъ было служащій при машин.

— Прочь, прочь! Не распространяй руки, а то вдь я по свойски! Намъ въ Ниццу, а вы насъ къ чорту на рога тащите. Мерси… ни гроша…

Машина остановилась. Двери распахнулись. Глафира Семеновна выглянула и заговорила.

— Отдай, Николай Иванычъ, отдай… Мы правильно попали… Насъ къ самой желзной дорог спустили… Вотъ рельсы… Вотъ станція, вотъ и касса билетная. Отдай!

— Чмъ я отдамъ, ежели я до послдняго четвертака проигрался? Отдавай ужъ ты.

Глафира Семеновна сунула служащему при подъемной машин двухфранковую монету и побжала къ касс за билетами на поздъ. Поздъ уже свистлъ и подходилъ къ станціи. Какъ огненные глаза виднлись его два буферные фонаря.

— Кто-жъ ихъ зналъ, что здсь, чтобъ попасть на поздъ, нужно еще на подъемной машин спуститься! ворчалъ Николай Ивановичъ.

Черезъ дв-три минуты они сидли въ позд.

ХXVIІІ

Поздъ шелъ медленно, поминутно останавливаясь на всевозможныхъ маленькихъ станціяхъ и полустанкахъ. Въ купэ вагона, гд сидли Ивановы и Конуринъ, помщался и тотъ молодой человкъ съ запонками въ блюдечко и необычайно широкихъ брюкахъ, котораго они видли у игорнаго стола. Онъ сидлъ въ уголк и дремалъ, снявъ съ головы шляпу. Визитка его была распахнута и на жилет его виднлась золотая цпь съ кучей дорогихъ брелоковъ. Тотъ конецъ цпи, гд прикрпляются на карабин часы, выбился изъ жилетнаго кармана и болтался безъ часовъ. Это обстоятельство не уклонилось отъ наблюденія Глафиры Семеновны и она тотчасъ-же шепнула сидвшему рядомъ съ ней насупившемуся мужу:

— Посмотри, молодой-то человкъ даже часы проигралъ — и то не злится, и не дуется, а ты рвешь и мечешь. Видишь, цпь безъ часовъ болтается.

— Мало-ли дураковъ есть! отвчалъ тотъ. — Неужто ты хотла-бы, чтобъ и мы перезаложили вс свои вещи въ игорномъ вертеп?

— Я не къ этому говорю, а къ тому, что вдь игра перемнчива. Сегодня проигралъ, а завтра выигралъ. Нельзя-же съ перваго раза выигрыша ждать.

— Такъ ты хочешь, чтобы я отыгрывался завтра? Нтъ, матушка, не дождешься. Былъ дуракомъ, соблазнила ты меня, а ужъ больше не соблазнишь, довольно. Вдь мы съ тобой въ два-то дня шестьсотъ франковъ проухали. Достаточно. Плюю я на эту Ниццу и завтра-же демъ изъ нея вонъ.

— Голубчики, ангельчики мои, увезите меня поскорй куда-нибудь изъ этого проклятаго мста! упрашивалъ Конуринъ. — Вы вдвоемъ шестьсотъ франковъ проухали, а вдь я одинъ ухитрился боле восьмисотъ франковъ въ вертушки и собачки проиграть.

— Въ какія собачки? — спросила Гдафира Семеновна.

— Ну, все равно: въ лошадки, въ позда, въ вертушки. Увезите, братцы, Христа ради. Вдь я семейный человкъ, у меня дома жена, дти.

— Да вдь дома въ стуколку играете-же и по многу проигрываете, замтила Глафира Семеновна.

— То дома, матушка Глафира Семеновна, а вдь здсь на чужбин, здсь можно до того профершпилиться, что не съ чмъ будетъ и выхать.

— Насчетъ этого пожалуйста не безпокойтесь. Вмст пріхали, вмст и удемъ. Въ крайнемъ случа я свой большой брилліантовый браслетъ продамъ, а на мой браслетъ можно всмъ намъ до Китая дохать, а не только что до Петербурга.

— Завтра демъ, Иванъ Кондратьичъ, завтра… Успокойся… торжественно сказалъ Николай Ивановичъ.

— А шестьсотъ франковъ такъ ужъ и бросишь безъ отыгрыша? спросила мужа Глафира Семеновна.

— Пропади они пропадомъ! Что съ воза упало, то ужъ пропало! И не жалю…Только-бы выбраться изъ игорнаго гнзда.

— Врно, врно, Николай Иванычъ, и я не жалю. Проигралъ — впередъ наука, поддакнулъ Кожуринъ.

— Какъ вы богаты, посмотрю я на васъ! Гд такъ на обух рожь молотите, а гд такъ вамъ и большихъ денегъ же жаль. Вдь восемьсотъ франковъ и шестьсотъ — тысяча четыреста… сказала Глафира Семеновна.

— Плевать! Только-бы вынесъ Богъ самихъ-то цлыми и невредимыми! махнулъ рукой Конуринъ и прибавилъ:- Голубчикъ, Николай Иванычъ, не поддавайся соблазну бабы. демъ.

— демъ, демъ.

Разговаривая такимъ манеромъ, они пріхали въ Ниццу. Вмст съ ними хала въ позд и та дамочка, которая въ саду около игорнаго дома лежала въ истерик. Они увидали ее на станціи. Ее выводили изъ вагона подъ руки двое мужчинъ: молодой въ шляп котелкомъ и пожилой въ плюшевомъ цилиндр. Глафира Семеновна осмотрла ее съ ногъ до головы и сказала:

— Ни браслета, ни часовъ на груди, ни серегъ въ ушахъ, однако-же вотъ не унываетъ.

— Какъ не унываетъ, ежели дло даже до истерики дошло! Какого еще унынія надо? воскликнулъ Николай Ивановичъ.