Где апельсины зреют

— Сама-же ты сейчасъ хвасталась, что ты женщина образованная, стало-быть должна знать.

— Конечно-же образованная, но только про часы ничего не знаю.

— Такъ спроси… Вонъ сколько праздношатающагося населенія шляется.

Съ нимъ подскочилъ босой мальчишка съ плетеной корзинкой, наполненной мокрыми еще отъ тины розовыми и желтыми раковинами.

— Frutti di mare! предлагалъ онъ, протягивая къ нимъ корзинку.

— Брысь! отмахнулся отъ него Конуринъ.

Мальчишка не отставалъ и, улыбаясь и скаля бѣлые зубы, назойливо продолжалъ что-то бормотать по итальянски, наконецъ взялъ одну раковину, раскрылъ ее, оторвалъ черепокъ, сорвалъ съ другаго черепка прилипшую къ нему устрицу и отправилъ къ себѣ въ ротъ, присмакивая губами.

— Фу, какую гадость жретъ! — поморщилась Глафира Семеновна и тутъ-же обратилась къ мальчишкѣ, указывая на часы:- Се горложъ… Кескесе са? Венъ катръ еръ?…

— Torro dell’Orologia, madame, — отвѣчалъ тотъ.

— Пуркуа нонъ дузъ еръ? — допытывалась Глафира Семеновна, но добиться такъ-таки ничего и не могла на счетъ часовъ.

Мальчишка, не продавъ ей раковинъ, запросилъ себѣ монету на макароны.

— Возьми и провались… — кинула она ему монету.

— Двадцать четыре часа… Ахъ, чтобъ тебѣ!.. дивился Николай Ивановичъ и прибавилъ, обратясь къ Конурину: — Ну, Иванъ Кондратьичъ, непремѣнно сегодня давай выпьемъ, когда будетъ двадцать четыре часа показывать. Выпьемъ за здоровье твоей жены и ты ей пошлешь письмо: въ двадцать третьемъ часу сѣли за столъ, ровно въ 24 часа пьемъ за твое здоровье. Вотъ-то удивится твоя благовѣрная, прочитавъ это! Прямо скажетъ, что ты съума спятилъ.

— Давай, давай, напишемъ, — обрадовался Конуринъ и поднялъ голову на часовую башню.

Статуи бронзовыхъ Вулкановъ начали въ это время отбивать молотами въ колоколъ десять часовъ.

LXXVI

Около Ивановыхъ и Конурина стоялъ сильно потертый человѣкъ, въ брюкахъ съ бахромой, которую сдѣлало время, и кланялся. — Ciceroni… говорилъ онъ.- Basilique de St. Marc…

Съ другой стороны подходилъ такой-же человѣкъ, и тоже приподнималъ шляпу и тихо бормоталъ:

— Cattedrale… Palazzo Ducale… Je suis ciceroni, madame…

Глафира Семеновна даже вздрогнула отъ неожиданнаго появленія около нихъ потертыхъ личностей.

— Что это? И тутъ проводники? Не надо намъ, ничего не надо, сами все осмотримъ, отвѣчала она и повела мужчинъ въ соборъ Святаго Марка.

Въ соборѣ также проводники, предлагающіе свои услуги. Одинъ изъ нихъ, не дождавшись приглашенія для услугъ, самымъ назойливымъ манеромъ шелъ рядомъ съ Ивановыми и Конуринымъ и на ломаномъ нѣмецкомъ языкѣ разсказывалъ имъ достопримѣчательности собора. Николай Ивановичъ нѣсколько разъ отмахивался отъ него и цѣдилъ сквозь зубы слово “брысь”, но проводникъ не отставалъ.

— Пусть бродитъ и бормочетъ. Все равно ему ничего отъ насъ не очистится, проговорилъ Конуринѣ.

Компанія не долго пробыла въ соборѣ и опять вышла на площадь. Назойливый проводникъ по прежнему былъ около. Онъ уже перешелъ на ломаный французскій языкъ и предлагалъ Глафирѣ Семеновнѣ осмотрѣть стеклянную фабрику.

— Прочь, говорятъ тебѣ! закричалъ на него Николай Ивановичъ, но проводникъ не шевелился и, продолжая бормотать, кланялся.

Глафира Семеновна улыбнулась.

— Даромъ предлагаетъ свои услуги: говоритъ, что ему ничего не надо отъ насъ, обѣщаетъ даже, что я какой-то подарокъ получу на память отъ фабрики, сказала она.

— Даромъ и подарокъ? спросилъ Конуринъ. — Что за шутъ такой! Ну, пусть ведетъ, коли даромъ.

— Да, даромъ. Увѣряетъ, что онъ агентъ этой фабрики, переводила Глафира Семеновна.

— Хорошъ фабрикантъ, если такого оборванца агентомъ держитъ! покачалъ головой Николай Ивановичъ.

Компанія, однако, отправилась за проводникомъ. Стеклянная фабрика, о которой говорилъ проводникъ, находилась тутъ-же на площади, надъ галлереею лавокъ. По выѣденнымъ временемъ каменнымъ ступенямъ забрались они въ третій этажъ и очутились въ небольшой мастерской, гдѣ работники и работницы при помощи лампъ и паятельныхъ трубокъ тянули цвѣтныя стеклянныя нитки и дѣлали изъ нихъ разныя подѣлки въ видѣ корзиночекъ, плято подъ подсвѣчники и т. п. Чичероне-агентъ, передавъ Ивановыхъ и Конурина элегантно одѣтому прикащику, тотчасъ-же исчезъ. Прикащикъ началъ водить ихъ по мастерской. Между прочимъ, онъ подвелъ ихъ къ столу, гдѣ дѣлалась стеклянная мозаика, довольно долго что-то разсказывалъ, мѣшая французскія, нѣмецкія и англійскія слова, и спросилъ Глафиру Семеновну, какъ ее зовутъ.

— Муа? Ахъ, Боже мой! Да зачѣмъ вамъ? Пуркуа? удивилась та.

— Vous recevrez tout de suite le souvenir de notre fabrique…

— И этотъ про подарокъ говоритъ, продолжала она удивляться. — Ну, хорошо. Бьянъ. Же сюи Глафиръ Ивановъ.

— G et I… сказалъ прикащикъ рабочему.

Рабочій взялъ шарикъ изъ голубаго стекла, воткнулъ въ него заостренную шпильку и, приблизивъ шарикъ съ лампѣ, путемъ паятельной трубки началъ выдѣлывать на немъ изъ молочно-бѣлаго стекла иниціалы Глафиры Семеновны. Вышла булавка.

— Voilа madame… протянулъ ее прикащикъ Глафирѣ Семеновнѣ.

— Ахъ, какъ это любезно съ ихъ стороны! воскликнула та. — Комбьянъ са кутъ?

— Rien, madame…