Где апельсины зреют

Носильщикъ вывелъ ихъ на подъѣздъ станціи. Сейчасъ у подъѣзда плескалась вода, была пристань и стояли гондолы. Были гондолы открытыя, были и гондолы кареты. Гондольеры въ башмакахъ на босую ногу, въ узкихъ грязныхъ панталонахъ, безъ сюртуковъ и жилетовъ, въ шляпахъ съ порванными широкими полями, кричали и размахивали руками, наперерывъ приглашая къ себѣ сѣдоковъ, и даже хватали ихъ за руки и втаскивали въ свои гондолы.

Ивановы и Конуринъ сѣли въ первую попавшуюся гондолу и поплыли по Canal grande, велѣвъ себя везти въ гостинницу. Вода въ каналѣ была мутная, вонючая, на водѣ плавали древесныя стружки, щепки, солома, сѣно. На-право и на-лѣво возвышались старинной архитектуры дома, съ облупившейся штукатуркой, съ полуразрушившимся цоколемъ, съ отбитыми ступенями мраморныхъ подъѣздовъ, спускающихся прямо въ воду. У подъѣздовъ стояли покосившіеся столбы съ привязанными къ нимъ домашними гондолами. Городъ еще только просыпался. Кое-гдѣ заспанные швейцары мели подъѣзды, сметая соръ и отбросы прямо въ воду, въ отворенныя окна виднѣлась женская прислуга, стряхивающая за окна юбки, одѣяла. Гондола, въ которой сидѣли Ивановы и Конуринъ, то и дѣло обгоняла большія гондолы, нагруженныя мясомъ, овощами, молокомъ въ жестяныхъ кувшинахъ и тянущіяся на рынокъ. Вотъ и рынокъ, расположившійся подъ желѣзными навѣсами, поставленными на отмеляхъ съ десятками причалившихъ къ нему гондолъ. Виднѣлись кухарки съ корзинами и красными зонтиками, пріѣхавшія за провизіей, виднѣлись размахивающія руками и галдящія на весь каналъ грязныя торговки. Около рынка плавающихъ отбросовъ было еще больше, воняло еще сильнѣе. Глафира Семеновна невольно зажала себѣ носъ и проговорила:

— Фу, какъ воняетъ! Признаюсь, я себѣ Венецію иначе воображала!

— А мнѣ такъ и въ Петербургѣ говорили про Венецію: живописный городъ, но ужъ очень вонючъ, отвѣчалъ Николай Ивановичъ.

— А я такъ даже живописнаго ничего не нахожу, вставилъ свое слово Конуринъ, морщась. — Помилуйте, какая тутъ живопись! Дома — разрушеніе какое-то… Развѣ можно въ такомъ видѣ дома держать? Двадцать пять лѣтъ они ремонта не видали. Посмотрите вотъ на этотъ балконъ… Всѣ перила обвалились. А вонъ этотъ карнизъ… Вѣдь онъ чуть чуть держится и навѣрное не сегодня, такъ завтра обвалится и кого-нибудь изъ проходящихъ по башкѣ съѣздитъ.

— Позвольте… Какъ здѣсь можетъ карнизъ кого-нибудь изъ проходящихъ по башкѣ съѣздить, если мимо домовъ даже никто и не ходитъ, перебила Конурина Глафира Семеновна. — Видите, прохода нѣтъ. Ни тротуаровъ, ничего… Вода и вода…

А гондольеръ, стоя сзади ихъ на кормѣ и мѣрно всплескивая по водѣ весломъ, указывалъ на зданія, мимо которыхъ проѣзжала гондола, и разсказывалъ, чьи они и какъ называются.

— Maria della Sainte… Palazo Grastinian-Lolin… Palazo Foscari… раздавался его голосъ, но Ивановы и Конуринъ совсѣмъ не слушали его.

LXXIV

Плыли въ гондолѣ уже добрыхъ полчаса. Canal Grande кончался. Виднѣлось вдали море. Вдругъ Глафира Семеновна встрепенулась и воскликнула:

— Дворецъ Дожей… Дворецъ Дожей… Вотъ онъ, знаменитый-то дворецъ Дожей!..

— А ты почемъ знаешь? — спросилъ ее мужъ.

— Помилуй, я его сейчасъ-же по картинкѣ узнала. Точь-точь, какъ на картинкѣ. Развѣ ты не видалъ его у дяденьки на картинѣ, что въ столовой виситъ?

— Ахъ, да… Дѣйствительно… Теперь я и самъ вижу, что это то самое, что у дяденьки въ столовой, но я не зналъ, что это дворецъ Дожей… Эти Дожи-то что-же такое?

— Ахъ, я про нихъ очень много въ романахъ читала… И про дворецъ читала. Тутъ недалеко долженъ быть мостъ Вздоховъ, откуда тюремщики узниковъ въ воду сбрасывали.

— Вздоховъ? Это что-же обозначаетъ? — задалъ вопросъ Конуринъ.

— Ахъ, многое, очень многое! Тутъ всякія тайны инквизиціи происходили. Кто черезъ этотъ мостъ переходилъ, тотъ дѣлалъ на немъ послѣдній вздохъ и ужъ обратно живой не возвращался. Да неужели ты, Николай Иванычъ, не упомнишь про это? Я вѣдь тебѣ давала читать этотъ романъ. Ахъ, какъ онъ называется? Тутъ еще Франческа выведена… Дочь гондольера… Потомъ Катерина ди-Медичи… Или нѣтъ, не Катерина ди-Медичи… Еще ей, этой самой Франческѣ отравленное яблоко дали.

— Читалъ, читалъ, но гдѣ-же все помнить!

— Тутъ еще совѣтъ трехъ… И люди въ полумаскахъ… Узники… Тюремщикъ… Ужасно страшно и интересно. Я не понимаю, какъ можно забыть о мостѣ Вздоховъ!

— Да вѣдь ты знаешь мое чтеніе… Возьму книжку, прилягу, — ну, и сейчасъ сонъ… Наше дѣло торговое… День-то деньской все на ногахъ… Но тайны инквизиціи я чудесно помню… Тамъ, кажется, жилы изъ человѣка вытягивали, потомъ гвозди въ подошвы вбивали?

— Ну, да, да… Но какъ-же моста Вздоховъ-то не помнить? Потомъ Марія ди Роганъ эта самая… Или нѣтъ, не Марія ди Роганъ. Это изъ другого романа. Ахъ, сколько я романовъ про Венецію читала!

— Постой… Венеціанскій Мавръ — вотъ это я помню, сказалъ Николай Ивановичъ.

— Ну, вотъ! Мавръ! Что ты брешешь. Мавръ — это совсѣмъ другое. Отелло или Венеціанскій мавръ — это пьеса.

— Ахъ, да, да… Опера… Отелло…

— Да не опера, а трагедія… Еще онъ ее’ подушкой душитъ, эту самую…

— Вотъ, вотъ… Про подушку-то я и помню. Венеціанскій мавръ.