Где апельсины зреют

— Е оде’вы рюсъ.

— Vodka russe? Oui, monsieur… поклонился гарсонъ.

— Да неужели водка здѣсь есть? радостно воскликнулъ Николай Ивановичъ.

— Есть. Держутъ. Вдову Попову сейчасъ подадутъ.

— Ну, скажи на милость, а мы въ Парижѣ раза три русскую водку спрашивали — и нигдѣ намъ не подали. Такъ потомъ и бросили спрашивать. Вездѣ коньякомъ вмѣсто водки пробавлялись.

— То Парижъ, а это Ницца. Здѣсь русскихъ ступа не протолченая, а потому для русскихъ все держутъ. Въ ресторанѣ Лондонъ Хоусъ можете даже черный хлѣбъ получить, икру свѣжую, семгу. Водка русская здѣсь почти во всѣхъ ресторанахъ, разсказывалъ Капитонъ Васильевичъ.

Конуринъ просіялъ и даже перекрестился отъ радости.

— Слава Богу! Наконецъ-то послѣ долгаго поста русской водочки хлебнемъ, сказалъ онъ. — А я ужъ думалъ, что до русской земли съ ней не увижусь.

— Есть, есть, сейчасъ увидитесь, но только за нее дорого берутъ.

— Да ну ее, дороговизну! Не наживать деньги сюда пріѣхали, а проживать. Только-бы дали.

— Вонъ несутъ бутылку.

— Несутъ! Несутъ! Она, голубушка… По бутылкѣ вижу, что она!

Конуринъ весело потиралъ руки. Гарсонъ поставилъ рюмки и принялся откупоривать бутылку.

— А чѣмъ закусить? спрашивалъ собесѣдниковъ Капитонъ Васильевичъ. — Редиской, колбасой?

— Да ужъ что тутъ о закускѣ разсуждать, коли до водки добрались! Первую-то рюмку вотъ хоть булочкой закусимъ, отвѣчалъ Конуринъ, взявъ въ руку рюмку. — Голубушка, русская водочка, двѣ съ половиной недѣли мы съ тобой не видѣлись. Не разучился-ли ужъ я и пить-то тебя, милую? продолжалъ онъ.

— Что это вы, Иванъ Кондратьичъ, словно пьяница приговариваете, оборвала его Глафира Семеновна.

— Не пьяница я, матушка, а просто у меня привычка къ водкѣ… Двадцать лѣтъ подъ-рядъ я безъ рюмки водки за столъ не садился, а тутъ вдругъ выѣхалъ заграницу и препона. Вотъ ужъ теперь за эту водку съ удовольствіемъ скажу: вивъ ли Франсъ!

Мужчины чокнулись другъ съ другомъ и выпили.

— Нѣтъ, не разучился пить ее, отлично выпилъ, сказалъ Конуринъ, запихивая себѣ въ ротъ кусокъ бѣлаго хлѣба на закуску, и сталъ наливать водку въ рюмки вторично. — Господа! Теперь за ту акулу выпьемте, что мы видѣли давеча на берегу. — Нужно помянуть покойницу.

Гарсонъ между тѣмъ подалъ редиску, масло и колбасу, нарѣзанную кусочками. Водкопитіе было повторено. Конуринъ продолжалъ бормотать безъ умолку.

— Вотъ ужъ я теперь никогда не забуду, что есть на свѣтѣ городъ Ницца. А изъ-за чего? Изъ-за того, что мы въ ней нашу русскую, православную водку нашли. — Господа! По третьей? Я третью рюмку наливаю.

Собесѣдники не отказывались.

Гарсонъ подалъ омлетъ.

— Неси, неси, господинъ гарсонъ, назадъ! замахалъ руками Конуринъ.

— Отчего? Вѣдь это-же яичница, — сказалъ Капитонъ Васильевичъ.

— Знаемъ! Въ Парижѣ намъ въ эту яичницу улитокъ зажарили. Да еще хорошо, что яичница-то, кромѣ того, была и незажаренными улитками въ раковинахъ обложена, такъ мы догадались.

— Что вы, помилуйте, да это простая яичница съ ветчиной. Видите, красная копченая ветчина въ ней, — пробовалъ разъубѣдить Конурина Капитонъ Васильевичъ.

— А кто поручится, что это не копченая лягушка? Нѣтъ, ужъ я теперь далъ себѣ слово заграницей никакой смѣси не ѣсть.

— И я не буду ѣсть, — отрицательно покачала головой Глафира Семеновна, сдѣлавъ гримасу.

Ѣли только Николай Ивановичъ и Капитонъ Васильевичъ.

— Вѣдь это ты на зло мнѣ ѣшь, Николай Иванычъ, — сказала ему жена.

— Зачѣмъ на зло? Просто изъ-за того, чтобы цивилизаціи подражать. Заграницей, такъ ужъ надо все ѣсть.

Вторымъ блюдомъ была подана рыба подъ соусомъ. Глафира Семеновна опять сдѣлала гримасу и не прикоснулась къ рыбѣ. Не прикоснулся и Конуринъ, сказавъ:

— Кусочки и подъ соусомъ. Не видать, что ѣшь. Кто ее вѣдаетъ, можетъ быть это акула, такая-же акула, какъ давеча на берегу показывали.

— Да полноте вамъ… Это тюрбо… Самая хорошая рыба, уговаривалъ ихъ Капитонъ Васильевичъ, но тщетно.

— Нѣтъ, нѣтъ, не буду я ѣсть. Водки я съ вами выпью, но закушу булкой, сказалъ Конуринъ.

— А хоть-бы и на самомъ дѣлѣ акула? проговорилъ Николай Ивановичъ. — Я изъ-за заграничной цивилизаціи готовъ даже и кусокъ акулы съѣсть, коли здѣсь всѣ ее ѣдятъ.

И онъ придвинулъ къ себѣ блюдо.

Кончилось тѣмъ, что Глафира Семеновна и Конуринъ ѣли за завтракомъ только ростбифъ, сыръ и фрукты. Конуринъ, раскраснѣвшійся отъ выпитой водки, говорилъ:

— Только апетитъ себѣ разбередилъ, а сытости никакой. А ужъ съ какимъ-бы я удовольствіемъ теперь порцію московской селянки на сковородкѣ съѣлъ, такъ просто на удивленіе! Хороша Ницца, да не совсѣмъ. Вотъ ежели-бы къ водкѣ и селянка была — дѣло другое. Нѣтъ, пожалуй, не стоитъ и запоминать, что есть такой городъ — Ницца.

— Забудь ее, забудь, говорилъ ему Николай Ивановичъ.

Компанія смѣялась.

X

Выпивъ рюмокъ по пяти русской водки и по бутылкѣ вина, мужчины раскраснѣлись, развеселились и, шумно разговаривая, начали уходить изъ ресторана.

— Почемъ за водку взяли? спрашивала Глафира Семеновна.

— По французскому четвертаку за рюмку, отвѣчалъ Конуринъ. — Вотъ оно, какъ нашу родную, россійскую водочку здѣсь цѣнятъ.