Где болит? Что интерн делал дальше

Линн сочувственно посмотрела на меня, но прежде, чем она успела сказать хоть слово, вмешалась Джой:

– Ох, дорогуша, тебе еще столькому предстоит научиться!

Она помахала пальцем у меня перед носом.

– Когда придумаешь способ переселить всех бездомных с улицы, продай эту идею, и станешь богачом.

Джой громко расхохоталась.

– Хотя нет, оставь лучше при себе, ведь тогда мы все лишимся работы.

Она еще раз усмехнулась и принялась печатать что-то.

Я не мог понять, как Джой работает машинисткой с ее любовью к длинным акриловым ногтям и при полном отсутствии компьютерных навыков. Пару мгновений я словно зачарованный наблюдал за тем, как она колотит по клавишам подушечками пальцев, задевая соседние длинными заостренными когтями со стразами, нисколько этим не смущаясь. На работе ее интересовали, по-моему, исключительно всякие сплетни.

– И сколько еще печенья ты собираешься сожрать, прежде чем отдашь мне пакет, а? – через весь кабинет закричала она, обращаясь к Кевину, который и головы не повернул. – Ты что, меня не слышишь? Или тебе сил не хватает оторвать задницу от стула и принести его сюда?

Она сама встала, подошла к Кевину, который, в наушниках, что-то делал в компьютере, и выхватила пакет у него из-под носа. Я оставил их одних.

На следующий день я сидел в «Макдоналдсе». Не по своей воле, уверяю вас. Я провел там уже больше часа и, несмотря на отчаянные попытки удержаться, все-таки сорвался и съел картошку-фри и макфлурри. Теперь меня манил ванильный коктейль. Надо было держать оборону, если к концу контракта я не хотел заработать ишемическую болезнь сердца.

В то утро я еще раз ходил повидаться с мистером Оллсопом, но не смог его отыскать. Я обошел все места, где его видели, но безрезультатно. Поиски отняли у меня массу времени, а список пациентов был еще длинным, поэтому пришлось прерваться и отправиться на следующую встречу. Работа с бездомными в самой запутанной части города заводила меня в весьма необычные места, пока я разыскивал своих пациентов. Я уже подробно ознакомился с заброшенными стройками, кладбищами и складами.

Города полны укромных местечек; в них сколько угодно разных углов и пятачков, которые можно превратить в импровизированный дом. Один из моих пациентов жил, к примеру, на круговой дорожной развязке: мне приходилось пробираться к нему через поток машин со стетоскопом в руках. Привередничать не стоило: если бездомный соглашался на осмотр, то только на своих условиях, вот почему я сидел сейчас в «Макдоналдсе» – мне часто назначали там встречу. Будь у меня возможность выбирать, зная, что доктор заплатит за мой обед, я уж точно не рассматривал бы ресторан такого рода. Даже в самую последнюю очередь. Но Оливер захотел встретиться здесь, так что я сидел и ждал. У меня уже возникло подозрение, что это случай, который на моей нынешней работе назывался «no-show»: термин, говорящий сам за себя и означающий весьма неприятную ситуацию. И что мне делать – сидеть дальше, пока не перепробую все меню по 9,90, в надежде, что когда-нибудь он все-таки соизволит явиться? Или признать свое поражение и возвращаться в офис?

До начала работы у меня были о ней весьма романтические представления. Я думал, что буду колесить по улицам, помогая нуждающимся. Полагаю, всем докторам приносит определенное удовольствие благодарность со стороны пациентов, так что мне нелегко было свыкнуться с тем, что люди, которым помощь требуется больше всего, в лучшем случае не проявляют к тебе никакого интереса, а в худшем ведут себя агрессивно. Ладно, я не рассчитывал, что они станут одаривать меня коробками шоколадных конфет, как в хирургии, но надеялся хотя бы на некоторую признательность. Пациенты по всей стране обрывают телефоны, чтобы добиться консультации у врача, в то время как я рыскаю за теми, кто даже не хочет меня видеть.

Поначалу я очень сердился, когда на встречу никто не приходил, но день за днем сидя в «Макдоналдсе» в ожидании очередного болящего, который то ли явится, то ли нет, поразмыслил над своей мотивацией и осознал, что проблема была не в них, а во мне. Хоть мне и неприятно это признавать, я рассчитывал работать с викторианскими «честными бедняками». Я представлял себе, что стану помогать людям, которым не повезло и которые жаждут моего вмешательства. Но вышло совсем по-другому. Я был для них представителем власти, с которой они не хотели иметь ничего общего. Олицетворением общества, от которого, по мириадам разных причин, они старались держаться подальше. Они не просили меня им помогать, так с какой стати приходить на встречу, даже если я их пригласил? Когда они выклянчивали у меня лекарство, собираясь продать его потом на улице, я отказывал, а ведь это была, по их мнению, единственная польза от встречи со мной.

Я задумался о своем стремлении помочь мистеру Оллсопу. Может, дело в том, что я считаю его жизнь отклонением от нормы? Сам я ни за что не хотел бы оказаться на его месте и автоматически делаю из этого вывод, что и он не хочет так жить. Но что если в действительности он счастлив в своем мире?