Где эта улица, где этот дом

– Наследил я тут у вас, – виновато сказал Вишняков. – Вытирал-вытирал ноги, а все-таки вот…

– Пустяки, – сказала девушка, но при этом опять повела бровями и нахмурилась.

Вишняков наскоро собрался и сказал, вставая:

– Не смею задерживать. Премного благодарен.

Он обиделся, а потому был сейчас подчеркнуто вежлив.

– Пожалуйста, – сказала девушка, но в слове этом не было сердечности.

Она встала, отложила шитье и пошла проводить гостя – просто торопилась закрыть за ним дверь.

Выйдя на крыльцо, Вишняков церемонно раскланялся и зашагал через двор. У забора, на тротуаре, свободном от снега и уже высохшем, играли дети. Девочка в белом капоре и ватнике, который заменял ей шубенку, пристально посмотрела на Вишнякова, вскрикнула и со всех ног кинулась к нему:

– Дяденька, не уходите! Я вас знаю!

Девочка ткнулась лицом в закопченную шинель, обняла ручонками его колени, и от этого сердце Вишнякова сразу сладко и остро заныло. Он погладил девочку по голове осторожно, будто боялся помять или испачкать капор.

– Откуда ты меня, девочка, знаешь?

– А вы тот самый дяденька, который мины искал. Забыли? Мы с мамой стояли и ждали. Потом сахар дали… Забыли?

– Нет, помню.

– Люба, наш дяденька нашелся! – закричала девочка, все еще держась за шинель. Держалась она самыми кончиками пальцев: ей мешали непомерно длинные рукава ватника. – Идемте к нам, дяденька, к нам! Мама узнает – вот обрадуется!

Вишняков обернулся и увидел, что девушка в джемпере стоит на пороге: то ли она все время следила за ним, то ли выбежала на крик. Он успел заметить, что девушка в джемпере очень похожа на девочку в ватнике.

– Я уже к вам заходил! – сказал Вишняков девочке по возможности весело.

Но девочка не слушала и тащила его к дому.

– Это тот самый наш дяденька! С минами!

Он упирался, но не слишком сильно, и скоро, смущенный, оказался лицом к лицу с еще более смущенной Любой. Она взялась за вещевой мешок, который он продолжал держать, и сказала огорченно:

– Что же раньше не сказали? Теперь краснеть заставляете.

– Еще наслежу опять…

– А вы, оказывается, злопамятный! Ну, простите меня…

Люба потянула к себе вещевой мешок, но Вишняков его не отдавал.

– Откуда я знала, что вы «тот самый дяденька»? – сказала она мягко, но тут же перешла в наступление: – И вообще вы сами виноваты! Да, да, сами! Вошел, как к чужим. Такой молодой, а скрытный!.. Нехорошо. Знаете, что с вами за это надо сделать?

– Нет, – улыбнулся Вишняков. – Не знаю. Что-нибудь страшное?

– Наказать вас надо, вот что! Вот возьму сейчас и расцелую вас за мамашу, за Алёнушку и за себя! Тогда узнаете! Ну, ну, не бойтесь, не буду! На первый раз я вас прощаю.

И прежде чем Вишняков нашелся что ответить, она решительно отобрала у него вещевой мешок, взяла из рук ушанку. Вишняков так и остался стоять посреди комнаты и от растерянности начал приглаживать рыжевато-золотистый чуб.

Лицо у него было открытое, слегка скуластое и все в веснушках. К таким лицам идут светлые глаза и курносые носы. У Вишнякова же нос был прямой, чуть с горбинкой, а глаза темно-карие.

Алёнушка первая догадалась протянуть дяденьке гребенку, а через минуту вскарабкалась к нему на колени и принялась рассказывать о каких-то происшествиях во дворе. Дяденька слушал ее так внимательно, будто специально приехал, чтобы узнать все подробности про дворовых щенят. Алёнушка водила пальчиком по лучам Красной Звезды, жмурилась от удовольствия и лепетала что-то о своих делах.

Вишняков чаще всего видел на войне детей с лицами озабоченными, как у взрослых, с глазами в морщинках, с поджатыми губами: эти дети видели в жизни столько страшного, что разучились плакать, их трудно чем-нибудь испугать. Алёнушка же сохранила драгоценную ребяческую наивность, в больших голубых глазах ее светилась доверчивость.

Потом пришла из школы Анна Фёдоровна. Она увидела гостя, обмерла и осталась стоять в дверях, прижимая к груди пачку ученических тетрадей.

– Вы? Боже мой! Вот это радость! – воскликнула Анна Фёдоровна еще с порога. – Ну, идите, родненький, я вас обниму.

Вишняков шагнул навстречу; они обнялись и расцеловались.

– А со мной, мама, Василий Яковлевич не хотел так здороваться! – сказала Люба смеясь. – Хорошо, что ты пришла. Я тут совсем было гостя обидела.

Анна Фёдоровна опять принялась вспоминать, как они тогда бежали с Алёнушкой по улице, после того как весь день просидели в соседском погребе, и как обрадовались, когда увидели, что дом цел. Но какой-то красноармеец остановил их во дворе строгим окриком и даже погрозил палкой с обручем и коробочкой на конце. Красноармеец осторожно вошел в дом, долго там пропадал, а когда вышел на крыльцо – вынес в каждой руке по черному железному диску. Он небрежно бросил на землю у крыльца мины и сказал:

«Теперь можно занимать квартиру. А то бы, пожалуй, напились чайку – сразу на всю жизнь…»

Алёнушка тащила огромный, с нее ростом, узел, куклу, зеркало, и дяденька помог ей внести узел в дом, а уходя, угостил сахаром, чтобы не плакала.