Где лучше?

Мало-помалу рабочие были удовлетворены. Каждый, отдавая с запиской долг, просил отпустить ему на столько-то копеек чего-нибудь. Костромины уничтожали старую записку, получая деньги, и, если денег недоставало, говорили:

- Десяти копеек недостает.

- Получай!

- Пиши в долг! - отвечал покупатель.

Через час каждый мужчина нес к избам по разнокалиберному бураку, в котором заключались водка, пиво или кумыс. Кроме бураков, мужчины несли кто калач, кто витушку, кто крендельки, кто кусок мяса, кто несколько огурцов, кто табаку. Женщины несли бураки с пивом и брагой. Вся эта толпа шла до избушек с хохотом, визгом и руганью. И если бы не этот гвалт, то всю эту публику можно было бы сравнить с тою, которая в крещенский сочельник идет домой с крещенскою водою.

Началась попойка в мужской избе под свет сальной свечки, едва освещающей избу. Ребята сидели в кучке у дверей, попивая пиво и водку из своих бураков и покуривая табак.

Невозможно описать тот гам, который происходил здесь. Говорили, кричали все, стараясь каждый похвалить себя и обругать другого чем-нибудь. Теперь здесь не было ни над кем никакого начальства, всяк чувствовал себя свободным человеком, не боясь никого. Все пьющие казались веселыми, и тех, которые казались скучными и которые отказывались принимать участие в попойке, заставляли пить силой.

- Ты што сидишь-то? О чем ты такую думу задумал?

- Лей на него! Лей в него - Костромин ответит!

- Не могу, братцы! - говорил больной.

- Слышите! Вытащимте его вон. Он худое замышляет!

И больной поневоле должен был пить.

У доверенного тоже происходил пир, но он сказал Горюнову и Ульянову, чтобы они отправлялись в избу к рабочим, так как он назначает их в работы наравне с прочими, и выдал им вперед по пятидесяти копеек.

Когда Горюнов и Ульянов пришли в избу, в ней было ужасно накурено махоркой; свет едва мерцал, рабочие - мужчины, женщины и ребята - пели разные песни, кричали, наигрывали на балалайках и гармониках и плясали.

- Штейгерскую! - Татарскую! - Кержацкую! - кричал народ во все горло.

Вдруг один запел:

Во Шадринском во селенье

Живут люди-староверы, С давних уже лет…

Все подхватили последний стих и продолжали во все горло:

Они пастыря не знают, Сами требы исправляют

Во всем Шартоше (bis). Вот родятся, умирают И усопших отпевают

Сами без попа (bis). Вдруг является причетник, Называется священник

Старообрядческой (bis). Не спросив его письма - Недовольно ведь ума! -

Приняли его (bis). Не спросив его природу, Лишь бы был долгобородый,

Тот у них и поп (bis). Отвели попу квартиру, Пребогату и не сыру…

Стал поп поживать (bis). Ни об чем их поп не тужит; Во часовне у них служит,

Как должно попу (bis). Его слишком принимают; Что попросит, награждают -

Все ему дают (bis). Еще сведало начальство Про попово постоянство -

Взяли попа в суд (bis). Вот судить попа не можно, Посадить-то его должно

В келью, за замок (bis). Поп по лестовке спасался, С кержачками жить ласкался…

Ты с ними простись (bis). Они все про то узнали И не много толковали -

Прогнали его (bis). Мы теперь тебе не други: У тебя есть новы слуги,

Ходят за тобой (bis). Комедьянты все, при лентах, Все лакеи в позументах,

Стерегут тебя (bis). За серебряны монеты Сокуют тебе браслеты

На ручки твои (bis).

Во время этой песни четыре раскольника, с стриженными напереди чубами, вышли на улицу.

- Што, братцы? - проговорил Ульянов.

- Всегда так!.. От пьяных покою нет. А ничего не сделаешь, потому как запретить? Все же по крайней мере свои. А вот как татары заталамкают - хоть вон беги.

Шесть человек вышли из избы и увели Горюнова и Ульянова в избу.

- Угощай же!.. Вы с доверенным приехали! - кричали со всех сторон.

Отговариваться нельзя было, и Горюнов с Ульяновым послали двоих рабочих по общему совету за водкой и пивом.

Началось опять пьянство с песнями и пляской. Горюнова и Ульянова приняли в товарищи, предоставив им самим выбирать место в избе для себя. Несколько человек уже ложилось спать, женщины, одна за другой, уходили.

- Татара-то! Татара-то! - прокричала одна женщина, восторженно вбегая в избу.

- Што? - спросило несколько голосов.

- Кобылу доверенного жарят.

Рабочие вышли из избы; недалеко от дома горел большой костер, и оттуда слышались татарские песни и пляски.

В воздухе пахло нехорошо.

Рабочие долго удивлялись над проделкою татар. Каждый из пришедших давно уже не едал мяса, и каждому хотелось попробовать кобылятины, несмотря на отвращение в трезвом виде к этому кушанью, но обладатели кобылы не давали.

- Мы вам не мешаем, вы нам не мешай! - говорили магометане, засовывая в рот большие куски мяса и с наслаждением чмокая губами.

Русские стали приставать; магометане подсмеиваются.

- Вы с нами не хотите знаться, и мы не хотим с вами.

- Собаки! Разве мы не делимся с вами!

- Много вы делитесь. Не вы добыли кобылу. Купите?

- Поделимтесь, - сказал казак.

- Што дадите?

- Водки хотите?

Магометане заговорили между собою. Одни говорили, что водку пить грешно, другие говорили, что они живут в таком месте, где водку пить можно: коли русским кобылу есть можно, и нам водку пить можно.

- Давай! - кричали татары.