Где место России в истории? [Загадка Дональда Тредголда]

Как всякие временные владельцы, помещики, естественно, не были заинтересованы в рациональной эксплуатации своей земли - зачем, если через пять-десять лет будет она принадлежать кому-нибудь другому? - ни тем более в судьбе сидевших на ней крестьян. Единственный их интерес состоял в том, чтоб извлечь из крестьянского труда немедленную и, конечно, максимальную - выгоду. Тем более, что хлеб в Европе дорожал и на его продаже можно было заработать приличные деньги. Традиционные, фиксированные, если не в законе, то в обычае, натуральные повинности, помещиков не устраивали. Требовали они поэтому от крестьян обрабатывать барскую запашку, урожай с которой можно было сразу же обратить в деньги. Так и родилась та уродливая форма эксплуатации крестьянского труда, что впоследствии получила название барщины (впрочем, родилась она в XVI веке, с началом т.н. «ВТОРОГО ИЗДАНИЯ КРЕПОСТНОГО ПРАВА» во всей Европе к востоку от Рейна).

Поскольку это нововведение ни законом, ни обычаем не регулировалось, барская запашка постоянно росла за счет крестьянских земель. Н.Е. Носов назвал это "процессом поглощения черных волостных земель поместным землевладением". (3). На вторую причину распада традиционной общины обратили. внимание советские историки-шестидесятники. Оказалось, что на протяжении всей эпохи ЕС перевод крестьян с оброка на барщину был лишь, можно сказать, теневой экономической тенденцией. Юрьев день Ивана III стоял на страже крестьянских интересов. И те из помещиков, кто перебарщивал, вполне могли в очередном ноябре остаться вообще без крестьян.

Разумеется, помещики за это Юрьев день ненавидели. Разумеется, мечтали они прикрепить крестьян к земле. Но покуда властвовала в русской деревне «крестьянская конституция» Ивана III, даже самые жадные из них вынуждены были с нею считаться. Именно по этой причине в деревне доопричного столетия преобладала историческая соперница барщины - перевод крестьянского оброка на деньги.

И вообще параллельно с феодальной дифференциацией шел в русской деревне противостоящий ей социальный процесс - дифференциация крестьянская. А она по логике вещей и к результату должна была вести противоположному. Не к барщинной, то есть, экспроприации крестьянства и тем более не к его закрепощению, но к образованию мощной прослойки богатой крестьянской предбуржуазии, как называли ее шестидесятники (кулаков на языке товарища Сталина).

О масштабах крестьянской дифференциации в эпоху ЕС впервые узнали мы из «раскопок» советских историков-шестидесятников. (В особенности на Севере, который после новгородской экспедиции Ивана III и конфискации там церковных земель превратились, по словам С.Ф. Платонова, в "крестьянскую страну". Карелия и Поморье стали сплошь крестьянскими. Из отдаленной окраины государства превратился тогда Север в самый оживленный его регион. Можно сказать, что Россия повернулась лицом к Северу. Коммерческое и рабочее население устремилось к северным гаваням. Ожили не только торговые пути, но и целые регионы, связанные с ними.

Тут уместно, наверное, вспомнить, что, как заключил современный немецкий историк В. Кирхнер, после завоевания в 1558 году Нарвы Россия стала практически центром всей балтийской торговли. Корабли из Любека, Стокгольма и Гамбурга, минуя Ригу и Ревель, следовали в Нарвский порт. Это согласуется с многочисленными известиями о том, что в первой половине XVI века экономика России переживала бурный подъем. Как и повсюду в Европе сопровождался он стремительной урбанизацией страны и образованием больших капиталов. Особенно много новых городов возникло на русском Севере: Каргополь, Турчасов, Тотьма, Устюжня, Шестаков, Архангельск, Кола. Не менее поразительна была резкая дифференциация деревни.

Одним из самых замечательных открытий шестидесятников была обнаруженная А.И. Копаневым "Уставная земская грамота трех волостей Двинского уезда 25 февраля 1552 года". Вот его заключение: "Активная мобилизация крестьянских земель, явствующая из Двинских документов, привела к гигантской концентрации земель в руках некоторых крестьян и к обезземеливанию других". И не о каких-то клочках земли, достававшихся богатым крестьянам, шла здесь речь, они покупали целые деревни.

И самое неожиданное: двинские документы свидетельствуют, по словам Копанева, что "деревни или части деревень стали объектом купли-продажи без каких бы то ни было ограничений". Переходила земля из рук в руки "навсегда", т.е. "как частная собственность, как аллодиум, утративший все следы феодального держания".