Где место России в истории? [Загадка Дональда Тредголда]

Выходит, русское крестьянство тоже не было, вопреки Валлерстайну, обречено на тотальное закрепощение. И не была русская аристократия обречена на опричный разгром и вековое унижение. И не было самодержавие судьбою России. ОНО СТАЛО ЕЮ. Стало потому, что самые её могущественные политические элиты, и в первую очередь иосифлянская церковь, предпочли именно католическую модель реакции на рождение капитализма. Как, однако, оказалась православная Россия в одной компании с католиками?

В ЧУЖОЙ КОМПАНИИ

В конце концов, не было у русской церкви более заклятого врага, нежели католичество, "латинство». Даже в ХХ веке продолжали эту традицию ненависти современные иосифляне-евразийцы. Вот что писал уже в 1922 г. их главный идеолог Петр Савицкий: "Обращающиеся в латинство... подвержены гибели духовной; идут от Истины полной к извращению Истины, от Церкви Христовой к сообществу, предавшему начала церковные в жертву человеческой гордыне". И подчеркивая свое отвращение, обрушивает он на католичество самое страшное в его устах проклятие: "Следует понимать, что в некотором смысле большевизм и латинство... суть соратники и союзники". Читатель легко может представить себе, что говорили о латинстве предшественники Савицкого в XV веке. Для них оно было в буквальном смысле "соратником и союзником" самого Сатаны – анафема, ересь, исчадие ада. И тем не менее...

И тем не менее, едва оказались на кону частно-хозяйственные интересы церкви, едва стала она перед выбором между земным богатством (или, если хотите, "человеческой гордыней", говоря языком Савицкого), без колебаний выбрала она именно "гордыню". Более того, как мы сейчас увидим, дралась она за свои богатства до последнего патрона, с ничуть не меньшей яростью, чем "латинские" контрреформаторы в Европе. Согласитесь, что тут странная неувязка, представляющая, естественно, некоторые неудобства для современных ее апологетов.

Например, в ТОМЕ VIII главной заслугой православной церкви перед страной провозглашена «борьба с католической агрессией Запада». И ни слова о том, что иосифлянская церковь заняла откровенно католическую позицию в отношении отечественной Реформации, всеми силами сопротивляясь родному государству. О том, что она не только ПРОТИВОПОСТАВИЛА собственное материальное процветание духовному служению и благополучию страны, но и, нисколько не скрываясь, подражала «латинам».

Тому есть документальное подтверждение. Новгородский архиепископ Геннадий, главный в своё время борец с ересью (и с нестяжательством), писал в Москву митрополиту Зосиме: «Сказывал ми посол цесарев про Шпанского короля, как он свою очистил землю, и аз с тех речей список к тебе послал. И ты бы, господине, великому князю о том пристойно говорил, не токмо ради спасения его, но и чести для государя великого князя».

Почему следовало убеждать великого князя подражать страшному примеру «Шпанского короля» (речь о Фердинанде II Католике, известном массовыми казнями инаковерующих) и в чем состояла связь между еретиками и нестяжателями, подробно объяснил уже известный нам А.В. Карташев. Предварим его объяснение лишь одним замечанием: министр иностранных дел Ивана III, великий дьяк Федор Курицын объявлен был церковниками «начальником еретиков» и именно его растлевающим влиянием, а вовсе не вполне земным и очевидным стремлением ликвидировать в России церковное «государство в государстве», и по сию пору объясняют историки русской церкви реформационную политику великого князя.

Так вот, Карташев пишет: «Странный либерализм Москвы проистекал от ’диктатуры сердца’ Ф. Курицына. Чарами его секретного салона увлекался сам великий князь и его невестка, вдова рано умершего его старшего сына Елена Стефановна. Лукавым прикрытием их свободомыслию служила идеалистическая проповедь свободной религиозной совести целой аскетической школы так называемых заволжских старцев [нестяжателей]. Геннадий призывал к беспощадному истреблению еретиков».

Но представление об этой неожиданной католической ярости православной церкви – лишь один из неожиданных выводов, которые принес нам анализ несостоявшей православной Реформации. На примере тех же протестантских Дании, Норвегии, Шотландии, Англии, Швеции или Исландии видим мы, что именно благодаря секуляризации церковных земель найден был в них компромисс между элитами и институтами общества, позволивший им предотвратить воцарение самодержавного произвола.

Но именно этого компромисса между элитами как раз и старались не допустить в России иосифляне. Они настаивали не только на «беспощадном истреблении» еретиков, но и на том, чтобы заставить замолчать нестяжателей, чья проповедь СВОБОДНОЙ РЕЛИГИОЗНОЙ СОВЕСТИ, оказывается служила, как слышали мы только что от Карташева, «лукавым прикрытием... странного либерализма Москвы» Ивана III. И вообще весь смысл иосифлянской доктрины сводился, как уточняет другой современный историк-богослов А.Л. Дворкин, к тому, что «главная задача православного царя состояла в защите церкви».