Где мы – там победа!

– Сержанта Павленко из моего экипажа помните? Вот он – старшина роты. Только после того, как мы тонули, своих ему отыскивать было некогда. Надо бы им сообщить, а то пошлют семье извещение.

– Сообщим. Вы, товарищ сержант, назначаетесь командиром отделения к разведчикам. Их сержанта позавчера в рукопашном бою тесаком в живот ударили. Надеюсь, выживет. В их расположение Гурамишвили вас проводит. И учтите, разведданные нам нужны каждый день. Вопросы есть?

– Никак нет.

Ольшанский неожиданно опять перешел на «ты»:

– Слушай, сержант, откуда у тебя эти никак нет, так точно, здравия желаю? В царской армии ты точно служить не мог, так откуда?

И что тут скажешь? В принципе можно сказать почти правду. Читал я одно исследование. Оно, правда, послевоенное, но кто сейчас станет проверять?

– Я, товарищ лейтенант, читал одну статью. Там автор анализировал происхождение этих армейских выражений. И пришел к выводу, что это обусловлено спецификой службы. Мол, в бою одиночное «Да» или «Нет» может потеряться за шумом. А вот «Так точно» и «Никак нет» – уже вряд ли. А «Здравия желаю»… просто по мне – звучит лучше.

– Добро. И еще, сержант. Не вспомнил, откуда меня знаешь? А то у меня тоже такое чувство, что где-то я тебя видел.

– Никак нет, товарищ лейтенант, не вспомнил.

– Тогда все, можете идти.

Ага, кажется, я понял. Он скачет с «ты» на «вы» в зависимости от темы разговора. Если дело служебное, то на «вы», если на отвлеченные темы – «ты». Пока раздумывал, ординарец привел меня в… бункер. Стационарный немецкий бетонный бункер, построенный по всем правилам. Не понял? КП в воронке, на которую навалены бетонные и деревянные балки, сверху земля, сверху битый кирпич, для маскировки. То есть уязвим для любого случайно попавшего снаряда или бомбы. А тут вот такое?

Я повернулся к Гурамишвили:

– Старший лейтенант в этом бункере был?

– Да вроде нет. А что?

– Значит, так, Микаэл, у тебя десять минут, чтобы привести сюда командира. Время пошло.

Ординарец ротного убежал. Я повернулся к разведчикам. Четверо парней, все, что осталось от отделения, смотрели хмуро.

– У вас, товарищи краснофлотцы, те же десять минут, чтобы собрать вещи. Это – идеальный КП, а не землянка на пятерых. Так что раз вы разведка, то быстренько найдите место, где можно устроиться. Вопросы есть?

– Нет, – хмуро ответил за всех худощавый разведчик с тонким лицом спустя минуту. – Петро, поищи место поинтереснее, твои манатки мы соберем.

Слово «поинтереснее» он выделил голосом, явно на что-то намекая. Петро, плотный черноглазый парень с круглым конопатым лицом, обменялся с худощавым быстрыми взглядами. Что-то явно сообразил и вышел, откозыряв мне на ходу. Так-так-так, бунт на корабле. Нового командира, который с порога выгнал всех из хаты, ставят на место.

– Отлично, пока Петро ищет интересное место, а вы собираете манатки, прошу представиться.

Худощавый повернулся, махнул рукой, типа честь отдал, и начал говорить, продолжая по ходу дела собирать вещи:

– Краснофлотец Русаков Олег Михайлович. Доброволец. Бывший студент третьего курса.

– Специальность?

– Метеорология.

– Харьковский институт или Одесский техникум?

Русаков заметно удивился:

– Харьковский.

– Ну, тогда мы с вами земляки, я тоже харьковчанин. С Дубинским знакомы?

Жена и дочь Георгия Петровича Дубинского были нашими соседями. В смысле их дом находился за забором. Во дворе росли яблони, черешня, смородина, малина. Лазить «бомбить» нужды не было, они сами звали нас в гости. Сам профессор к тому времени умер, но говорили о нем в доме часто. Вот он с сороковых до шестидесятых работал в Харьковском гидрометеорологическом институте. А потом руководил кафедрой общей географии и картографии в университете.

– Знаком, он у нас физику атмосферы преподавал.

– Точно, я слышал. Мы в одном переулке жили.

Удачно, что он харьковчанин. Нам на психологии объясняли, что есть такой финт: на фронте земляк это больше чем просто сослуживец. Это вроде как часть дома. И, кстати, работает. Русаков уже начал смотреть по-другому, а за ним, глядишь, и остальные подтянутся.

– Могу помочь в сборах?

Мне указали на вещи, стоящие справа от входа.

– Командира нашего ранец, он в госпитале. И матрас его.

Да, матрас на войне это круто, он, между прочим, в бункере только один. Явный знак уважения подчиненных – никто им не воспользовался, ждут возвращения хозяина. Пока собрались, пришел Ольшанский. Оглядел помещение, посмотрел на меня, покачал головой.

– Спасибо, товарищи краснофлотцы, для командного пункта место в самый раз. А на прежнем останется передовой наблюдательный. Где сами расположитесь, знаете?

Ответил опять Русаков:

– Да, товарищ лейтенант, есть на примете старая землянка.

– Тогда еще раз спасибо, товарищи.