Где наша не пропадала

Паша отговаривать, а председатель – поздно, мол, район уже одобрил инициативу. Паша – в район. И ничего не добился. Еще и белогвардейцем обозвали, заинтересовались, уж не его ли это родовое имение. Органы грозились подключить…

Ну и запил он с обиды. Целую неделю в райцентре гудел. А Спартак Иванович, пользуясь моментом, – уезжай, мол, по-хорошему, а то прогулы придется ставить.

Положение осадное. Кольцо сужается. К тому же еще и мы керосинчику в костер подлили. Рубили очередную просеку, у Мишки Игнатьева топор с ветки соскользнул. Для деревяшки он оказался туповат, а для ноги – в самый раз. В итоге – несчастный случай на производстве. Короче, куда ни кинь – всюду клин, но совсем не тот, в котором композитор Чайковский жил. И пришлось Паше брать перевод на другой участок, да куда подале, да посеверней. Аж в Тюменскую область навострился.

Нас тоже распустили. Первое сентября подступило – дети, в школу собирайтесь, петушок пропел давно.

А в те годы не только на кукурузу мода была, и на одиннадцатилетнее образование – тоже. «Эксперимент» называется. Алексей Лукич девять лет к тому времени оттрубил. Еще бы год, и прошмыгнул бы на большую жизненную дорогу. А тут вместо одного – два. И решил я – хватит в мальчиках ходить. Мотанусь-ка лучше с Пашей в Сибирь.

Прихожу к директору школы и требую справку, что успешно прошел девять классов и все школьные коридоры. А директор спокойный мужик был.

– Ладно, – говорит, – иди погуляй, а после уроков зайдешь.

Захожу после уроков, а в кабинете напротив директора мой собственный батя сидит.

– Привет, – говорит, – босяк, ну-ка, расскажи, куда это ты намылился? К Фиделю или к Абделю?

Это он Кастро имел в виду и Насера. Вспомнил мою попытку в Алжир убежать. Детской романтикой попрекнул, дескать, и теперь недалеко повзрослел.

Намек понял, но вида не подаю. Наоборот – их же салом да им по сусалам. На полном серьезе знакомлю с перспективой. Разжевываю, словно детишкам несмышленым, как буду осваивать подземные кладовые, шагать по нехоженым тропам и попутно заканчивать курс наук в заочной школе. Да не больно-то их проймешь. Выложил свои доводы, а они – свои. Пока трудностями пужали, уголовниками сибирскими и даже распутными женщинами – я кое-как держался. Тогда они последний довод вытащили, как пятый туз из рукава.

Потребовали паспорт. А зачем требовать, если отлично знают, что до получения взрослого документа мне еще полгода куковать? Нокаут. Можно считать до девяти и даже до двенадцати.

Однако вместо счета они еще и лежачему добавили. Напомнили, что без паспорта меня ни в одну гостиницу не поселят и ни в один самолет не посадят.

Одолели двое одного. Сижу не рыпаюсь. Готов подписать любые условия капитуляции. А на самом деле замышляю обходный маневр. Планирую взять у Паши его сибирский адрес, переждать злополучные четыре месяца и уже полноправным человеком сделать ручкой родному болоту.

Иду на другой день к Паше в гостиницу. И опять встречаю родного батю. Сидят. Курят. Разговаривают. Бутылка на столе почти допита. Значит, снова двое на одного…

Ох, и обиделся я на Пашу за такое предательство. Он мне письмо из Сибири прислал – я не ответил.

А теперь рад бы написать, поблагодарить за все, да адреса не знаю.

Барнаул

Получил Крапивник геологическую зарплату, почувствовал себя настоящим мужчиной и решил, что протирать штаны за школьной партой ниже его достоинства. Устроился учеником токаря. И заважничал. Еще бы – у меня сорвался уход на свободу, а у него получился. Самостоятельный весь из себя. Позвал его по грибы. Сентябрь теплый стоял, и на суходоле белые полезли – мясистые, словно кабанчики откормленные. Поехали, говорю, пока у тебя вторая смена, сядем на шестичасовую дрезину и к обеду вернемся с полными корзинами. Предложил от щедрости душевной. А он в ответ:

– Некогда мне детством заниматься. Есть развлечения и посерьезнее, взрослеть пора.

Танцевальный сезон в окрестных деревнях уже закончился – где он собирается взрослеть – пытаюсь докумекать и не могу. Ладно, говорю, не хочешь по грибы – мне больше достанется, а ты спи на здоровье, сберегай силы для трудовых подвигов. И вдруг слышу:

– Чихал я на эти трудовые подвиги, мне силы для других подвигов беречь надо. Я теперь в Барнаул хожу.

Что-нибудь слышали о Барнауле?

Я не город имею в виду. Было время, когда в поселке умещался не только Шанхай, но и Будапешт, и Барнаул.

В Будапеште жили цыгане. Барака три или четыре им выделили, точно не помню. Целый табор осел. Потом куда-то разбрелись, не нашли себе применения на торфу. А кто остался – те давно квартиры получили. Бараки еще при цыганах гореть начали, а пацаны дожгли, что осталось. Место не святое, потому, наверно, долго и пустовало под крапивой и лопухами, а теперь, смотрю, коттеджиками новое начальство застроило.

А Барнаул стоял на въезде в поселок со станции.

И придумали же названьице!